«Увы, увы, мне, грешнику окаянному! За грехи мои лютые из государева друга собинного злейшим врагом его содеялся. Али Алексея Михайловича бесы смущают лютые, и нет управы на них, окаянных? Вразуми, Господи, не оставь раба твоего!»
Никон мерил шагами маленькую келью. В последнее время он все чаще уединялся в этом узком неудобном помещении, предназначавшемся устроителями скита для хранения утвари. 12 шагов в длину и 7 в ширину; вот только незадача: ежели с востока на запад идти, то ровно семь и есть, а ежели ж наоборот, то, как ни ступай, все восемь получается. Эко! Да верно и объяснение тому весьма простое имеется, ан нет, не уразуметь сразу, с налета…
Уже пятый день находился Никон в добровольном затворе. Многое за дни эти передумал, да что с того - покой так и не приходил к отрекшемуся патриарху.
«Неисповедимы пути твои, Господи! Да узок путь, ко спасению ведущий; проторены пути лишь к геенне огненной». И все же почему в одну сторону семь шагов получается, а в другую – все восемь?
Лампадка слабо мерцала, отбрасывая отблески на золоченый оклад единственной в этой келье иконы Богоматери Иверской. Никон зябко поежился. Казалось, в маленьком помещении гуляет ветер. Да только откуда ж ему взяться, коль дверь закрыта, а оконца и вовсе нет. Устав, наконец, от бессмысленного хождения, патриарх вернулся в келью, присел на краешек узкого деревянного ложа, покрытого овечьей шкурой, но тут же порывисто вскочил. Грузная фигура тяжело опустилась на пол, распростершись перед иконой. Лампадка вспыхнула и тут же погасла.
«Господи, помилуй! - Никон мелко перекрестился, ощущая себя неуютно в неожиданно заполонившей пространство темноте. Он тяжело, нехотя, поднялся и, погрозив кулаком кому-то невидимому, направился к сеням. Как назло огарок свечи долго не находился. Патриарх, охваченный внезапной волной ярости, в кромешной темноте шарил в сенях, ругая на чем свет стоит дармоедов-келейников. Наконец нашлись спички с лучинкой. Вернувшись в келью, он вновь подошел к иконе.
«Что ж это ты со мной шутки шутить вздумала?» - обратился он к иконе и тут же сам убоялся своих слов. Вдруг показалось, что лик слегка пошевелилась. Зажег фитиль лампадки, намереваясь читать правило, но воспоминания не давали сосредоточиться, увлекая душу в свой круговорот, заставляя еще раз пережить то, что, казалось, навсегда кануло в прошлое. Велика власть памяти над человеком, ибо память – это то единственное, что позволяет примириться с недолговечностью земного бредущему во тьме неведения.

Никону вспомнилось, как пять лет тому назад бросилась ему кровь в голову при известии, что не будет царь Алексей Михайлович в праздник Казанской Богородицы ни на службе соборной, ни на крестный ход не пойдет. Знать взбунтовался государь супротив друга своего собинного – иначе как и не объяснить поступок такой. А через два дня в праздник Ризы Господней явился ему от царя посланником Юрий Ромодановский с вестью от государя, чтоб не дожидались его к обедне в Успенский собор. А еще присовокупил, что, мол, царское величество на тебя гневается, самовольно пишешься ты великим государем, а государь у нас един – царь. Как во сне отслужил тогда Никон обедню. Припомнилось тут и как зашиб патриаршего человека Хитрово-душегубец, и то, как царь делу сему попустительствовал, за него, патриарха, не вступился, и то, как в милостыни царские патриаршему двору оскудели, а подарков и вовсе не стало. Тогда-то и порешил Никон царя проучить, чтоб не повадно было впредь его достоинство патриаршее умалять.
По окончании службы ключарю было приказано выставить по сторожу у выхода, дабы не выпускать никого из собора. По заамвонной молитве Никон вышел из алтаря на амвон и сначала, по обычаю, прочел положенное поучение из бесед св. Златоуста, касавшееся значения пастырей церкви. Прихожане столпились у амвона, ожидая, что патриарх будет говорить проповедь.
- Ленив я был учить вас, - донесся раскатистый баритон Никона, - не стало меня на это, от лени я окоростовел, и вы, видя мое к вам научение, окоростовели от меня. От сего времени я вам больше не патриарх, а если же помыслю впредь патриархом, то буду анафема…
Сказал это Никон на одном дыхании, и будто в груди что всклокотало, заволновалось. На глазах у всех он сильно побледнел и до неузнаваемости изменившемся голосом продолжал:
- Как ходил я с царевичем Алексеем Алексеевичем в Колязин монастырь, в то время, ведомо мне, в Москве многие люди к лобному месту собирались, и называли меня иконоборцем, потому что многие иконы я отбирал и стирал, и за то меня хотели убить. Но я отбирал иконы латинские, писанные по образцу какой вывез немец из своей земли. Вот каким иконам надобно верить и поклоняться.
Патриарх указал на образ Спасов, при этом сам внимательно вглядывался в лица безмолвной толпы. Перехватив взгляд Никона, многие, еще плохо понимая, что происходит, отводили глаза, на всякий случай пятились назад. «А ведь все они в моей власти, - дурманила патриарха невесть откуда взявшаяся шальная мысль, - укажу перстом, и все ниц падут». Казалось, тишина сгустилась до предела, сделавшись плотной и вполне осязаемой. Никон продолжал:
- После того называли меня еретиком – мол, новые книги завел! И все это делается ради моих грехов. - Голос говорящего зазвенел, насквозь пронизывая пространство многолюдного храма. – Я вам предлагал многое поучение и свидетельство вселенских патриархов, а вы, в окаменении сердец своих хотели меня каменьями побить; а меня вам каменеем побить и еретиком называть и вовсе немудрено, так лучше я вам от сего времени не буду патриарх.
Никон сам плохо сознавал, что говорит. Да и это было сейчас отнюдь не главное. Главное состояло в том, чтобы донести до сознания всех присутствующих, а через них – царя, что свершается нечто ужасное, могущее поколебать устои всего государства российского. Непросто будет Алексею Михайловичу принести покаяние, заслужив тем самым его, патриаршее прощение. Иначе же и быть не может. Во всяком случае, так виделось сейчас Никону.
Удовлетворенный явно произведенным эффектом, он стал разоблачаться. Толпа по-прежнему безмолвствовала, но заметив, что Никон слагает с себя клобук, загудела. Оцепенение, как водится, сменилось суматохой. Послышались всхлипывания и невнятные голоса:
- Не оставляй, батюшка, помилуй!
- На кого ты нас, сирых, покидаешь?
- Кого Бог сам даст, и Пресвятая Богородица изволит, - отвечал Никон.
Вскоре явился дьяк с мешком в руке и неподвижно встал возле патриарха. Никон продолжал разоблачаться, не торопясь извлек из мешка простое монашеское платье. Двое мужиков кинулись к дьяку, чтобы отобрать мешок, но, обнаружив, что он уже пуст, в замешательстве отступили. Никон едва заметно улыбнулся и в молчании удалился в ризницу, прежде бережно поставив посох Петра-митрополита на святительское место.
В ризнице он взялся за перо. Дважды принимался он писать, и всякий раз в мелкие клочья рвал бумагу. Следовало написать письмо царю так, чтоб повержен был Алексей Михайлович, в вине своей великой перед ним покаялся и впредь во всем ему покорен был.
«Отхожу ради гнева твоего, исполняя писание, - писал Никон, - дадите место гневу, и паки: егда изженут вас от сего града, бежите во град ин, и еже еще не приимут вас, грядуще отрясите прах от ног ваших»…

Много воды утекло с тех пор. Только не на его, Никона, мельницу, попадала она. Не писал государь покаянных писем, не молил на престол воротиться. Знать попал Алексей Михайлович под чужое влияние, позабыл мечты общие, клятвы прежние. А всему виной он, изверг рода человеческого, Стефан Вонифатьев. Ишь, задумал с ним, Никоном, патриархом российским шутки шутить!
Патриарх прислушался. За окном продолжал заунывно стучать мелкий слепой дождь. Где-то вдалеке раздавались невнятные голоса, серый день неторопливо тянулся размеренной чредой монастырских дел... Никон ощутил, как беспокойство, вызванное невеселыми думами, сменилось жгучей жаждой действий. Взрывной, деятельный характер патриарха особенно сильно давал о себе знать после более или менее длительного периода молитв и размышлений. И чем дольше Никон пребывал в состоянии внешнего бездействия, тем сильнее ощущал он потребность тех или иных предприятий. «Рано мне еще на себе крест ставить! Знать не зря чудодей пророчествовал: коль Москва третьим Римом содеется, быть и мне великим государем!»
Уже вторую неделю не покидал Никон своей кельи, и к себе никого не пускал кроме тех, кто за исцелением приходил. А поток жаждущих избавления от страданий все нарастал. Слухами земля полнится; молва людская по миру быстро разносится. Вот и прокатился слух об отрекшемся патриархе Никоне-чудотворце. Русский человек по внутреннему складу своему особо обиженных да гонимых жалеет. Уж издавна повелось так: сильный да здоровый, да к тому же еще и властью облеченный скорее зависть людскую нежели любовь вызовет, а уж если гоним кто – так скоро и к лику святых причислят…
Молва о Никоновых исцелениях пошла с тех пор, как игумен Воскресенского монастыря рассказал патриарху о двух занедуживших чернецах, в коих будто бес вселился - колотит изнутри, дрожью страшной содрогает. Никон помолился о монахах, маслом помазал, после чего болезнь и отступила вовсе. А после так и пошло, что по молитве патриарха, люди исцеление получали. И потянулись полноводной рекой к Новому Иерусалиму потоки страждущих.
Поначалу он сомневался в своем целительском даре, но как разобрать, где исцеление по воле Божией даруется, а где по его, Никона, молитвам. А не едино ли сие по сути? Без воли Божией воля человеческая – своеволие пагубное. Угодно было Господу, чтобы сложил он с себя патриаршество, но Господь сподобил дару целительному, о том и видение было. «А, знать Благодать св. Духа со мною; оставив престол, архиерейство я не оставлял, потому и со мной апостольское преемничество.» Сладкое тепло всякий раз охватывало сердце патриарха при этих мыслях. Знакомые слова молитвы наполняли душу благостью.
«Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного! - Никон крестился попеременно то двумя, то тремя перстами, непрестанно меря шагами узкую келейку. - Восстанет Третий Рим в лике твоем, Россия, единый оплот ты веры святой, православной, благодать апостольскую вполне сохранивший!»
Он сотворил земной поклон да так и замер перед иконой, вдруг неожиданно резко поднялся, растворил дверь и крикнул:
- Мардарий! Поди, дрыхнешь, бес этакой, неси клобук с мантией, да скажи народу, что выйду скоре! Что там, много на дворе-то?
- Много народу собралось нынче, а другие уж и по нескольку дней ждут. Кого смогли при монастыре разместили, другие ж, где придется и ночуют.
- Как так: где придется? Я ж наказал: всех приходящих в монастыре размещать! – послышался громкий рык Никона.
Мардарий попятился; не раз сносил он побои и колотушки от патриарха. Патриарх же, не дожидаясь, пока принесут ему одеяние, в одной рясе вышел на крыльцо. Промозглый ноябрьский ветер вмиг добрался до самых костей, но он, казалось, не замечал холода. Народ числом более полсотни всколыхнулся, затих, поедая глазами патриарха-чудотворца. Нечесаный, с горящими глазами, Никон перекрестил толпу:
- Знать не забыли пастыря вашего грешного, детушки! Тяжкие времена грядут, чада мои возлюбленные, поплатится государь за грехи свои передо мною!
Толпа безмолвствовала, внимая неясной речи. Казалось, тишина сгустилась до предела.
- И не будет никому милости, кто супротив нового обряда в непокорности своей упорствовать станет. – Голос Никона пронзал пространство, внушая суеверный страх и ужас. – В новом обряде дух церкви соборной, Вселенской благодатью осененной!..
- Не признают попы наши новых служебников! – послышался голос из толпы.
- Анафема! Анафема! – гневный баритон звенел в прозрачном подмосковном воздухе, отдаваясь эхом по необъятным просторам Святой Руси.
В воцарившейся тишине стало слышно, как ветер играет сухими листьями, то поднимая их хоровод к самым верхушкам берез, то гоня по монастырским дорожкам. Люди, прослышавшие о том, что патриарх вышел, продолжали тянуться к скиту.
Никон, отирая пот со лба, будто вернулся откуда-то издалека и ласковым изменившимся голосом произнес:
- Приидите, дети мои, омою пыль с ног ваших!
Мардарий с Филиппом засуетились; забегали с ведрами призванные послушники и Никон, беспрестанно творя молитву, принялся омывать ноги страждущим. Благословив собравшихся, патриарх уже собрался возвращаться в келью, чтобы принимать страждущих исцеления, как вдруг из толпы вышел нестарый еще человек с огненно – рыжей бородой в овчинном тулупе, препоясанным кожаным кушаком:
- Дозволь, отче, вопрос задать, - обратился мужик к патриарху.
- Сказывай!
- Двоеперстное сложение суть образ единения во Христе природы божественной и человеческой, крестное же знамение – суть распятие Спасителя. Посему человек, когда крестным знамением себя осеняет, о природе Спасителе, яко тварной, так и Божией, свидетельствует.
- Тремя перстами греки крестятся. Три перста – суть образ Троицы живоначальной.
- Тако крестное знамение творя, Троица на кресте распинается?
Ропот прокатился по толпе. Благостность уступила место гневу: это где ж видано, чтобы простой мужик такие вопросы задавал. Неспроста это, видно подослан кем – Аввакумом или Нероновым. Ох, не дремлют изверги!
Никон помрачнел. Давно уж доходили слухи, что многие супротив новин восставали, по новым служебникам служить отказывались. Мерзкое дело сие: ежели кто соборного постановления не приемлет, то врагом государства почитаться должен.
- А ты кто таков? - обратился патриарх к рыжему мужичине.
Ответа не последовало; того уж и след простыл.
- Да Семен он, Семен, конюх Бабарыкинский, - раздались нестройные голоса.
Услышав имя помещика, с которым у патриарха давно уже тянулась тяжба, настроение у него и вовсе испортилось. Знать из всех щелей враги повылезали, вон уж и народ смущать начали.
- Исцелилась, исцелилась дочка моя! На ноги стала! - послышался из толпы пронзительный бабский голос.
- А и вправду исцелилась! - подхватили в толпе.
- Глянь-ка, пошла девка!
- А ну, выдь сюда, баба, - приказал Никон.
Нескладно высокая молодая женщина в выцветшем шерстяном платке, пробираясь сквозь толпу, волокла за собой сопливую девчонку лет шести, закутанную в рваный платок. Ребенок хныкал, сопротивлялся, но мать продолжала тащить ее чуть ли не волоком. Подойдя к крыльцу, женщина повалилась в ноги Никону.
- Спаситель ты наш, сказывали никогда девка на ноги не станет, вот к тебе из-под самой Рязани притекли, ан не зря - исцелил, исцелил батюшка!
- Велика благодать Божия, нету предела милости Господней, - зарокотал над толпой голос патриарха, - ибо сказано в писании, что ежели вера ваша будет с горчичное зерно, горы сможете двигать. И как по благодати св. Духа аз исцеления свершаю, так и падет гнев Господень на главы моих недругов и гонителей!