Воспоминания, как видно, не собирались оставлять его, вновь и вновь заставляя душу смещать границы между прошлым и настоящим, проживать заново то, что, казалось, уже давно кануло в Лету. Никон вспомнил, как во время одного их своих выездов на Истру, патриаршему поезду преградил дорогу какой-то оборванец. Люди патриаршие стали его прогонять, а он ни в какую: надо, мол, с Никоном словом перемолвиться. Мардарий забранился: не пристало тебе, грязному да оборванному, пред очи патриаршие представать, а он за свое: поперек дороги лягу, а коль задавите, грех на душу возьмете. Пришлось Никону выходить из кареты. Оборванец же, завидев Никона, стал на карачки да по-песьи лаять начал. Патриарх так и остолбенел от неожиданности.
- Брешет, брешет патриарх, яко пес шелудивый заливается! Пес-то лает, ветер носит, а, глядь, и до уха Бога доносит!
Охватил гнев Никона, замахнулся он на юродивого посохом, да тот изловчился и посох из рук выхватил. Стоит, ухмыляется, одну руку в бок упер, другой на посох опирается. Глянул Никон на оборванца, да так и прыснул со смеху – почудилось ему, что перед ним сам царь Алексей Михайлович. Этакий морок нашел!
- Что ж ты, Никонушко, со мной не поздороваешься, в ножки мне не поклонишься?
- А как с тобой здороваться, коль имени твоего не знаю, - сам не зная зачем, слукавил Никон.
- Имя мое истинное тебе знать и не надобно. А люди меня Николкою кличут, Николкою Христа ради юродивым.
С этими словами Николка оседлал янтарный Никонов посох и стал на нем скакать яко детина на палке, приговаривая:
- Николка-дурак на посохе, а Никонушко на осляте шествует. Ей-ей, догоняй, Никонушко! – А взамен бросил Николка патриарху свою клюку дорожную. Никон невольно отскочил, и палка угодила в неглубокую лужу. Брызги грязной воды запачкали небесно-синию мантию.
Злоба обуяла Никона. Он слышал, как за спиной зароптали люди, послышался приглушенный смех Семена дьяка. Никон было собрался приказать схватить юродивого, но Николка подошел неслышно сзади, зашептал в самое ухо:
- Что ж ты, Никонушко, моей палицей брезгуешь? Моя-то крива да сучкаста, а твоя пряма, аки на небо лестница. Аль и вправду к отцу Небесному прям путь?
Повинуясь внезапному порыву, Никон захотел взять палицу, но, подойдя к луже, поскользнулся и чуть не упал. Николкин посох и впрямь оказалась весь в сучках и зазубринах – такой и сыскать-то непросто…
- Ну ладно, хватит дурачиться. – Никон ощутил внезапную усталость. - Давай посох, ехать пора!
- А ты отыми, отыми, Никонушко, - приплясывая на месте, приговаривал Николка.
Сумерки все явственнее опускались на землю. Надо было с утра из Москвы выезжать, а так засветло и не добраться, а тут еще шут этот объявился… Патриарх досадливо поморщился, как вдруг ощутил сильный удар между лопатками. В глазах помутилось. Когда он вновь смог воспринимать происходящее, долго не мог понять, как очутился один в поле. Оглядевшись, обнаружил, что находится недалеко от лесной опушки. В сумерках густая стена леса казалась зловещей. «Эка напасть, и как это меня сюда угораздило! - Патриарх перекрестился – И память будто отбило: сгинь, сгинь, адское наваждение! Изыди, изверг рода человеческого!»
- Чего ж ты так испугался, Никонушко? - раздался ласковый голос у самого уха.
Патриарх вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним стоял невесть откуда появившийся Николка.
- Ты посох-то свой возьми. – вкрадчиво продолжал юродивый, протягивая янтарный посох. - Не простой он, да не пристало Николке на посох патриарший опираться. А вот хочу я тебе четочки подарить, четочки-то заветные, то слезы Земли-матушки на ниточку нанизаны. Так что уж не побрезгуй! Перебирать будешь их, и боль Земли русской сердцем услышишь. А коль зачерствеет сердце, четочки-то откликнутся, слезы в уголь черный превратятся.
Никон протянул руку. Неровные камешки оказались теплыми на ощупь и будто чуть влажными.
- А еще помни, Никонушко, что палица кривая порой надежней прямой выходит.
- А ты подари мне свою палицу! Подари, Николка, не пожалей архиерею клюку свою старую!
- Ишь ты: сам не знаешь, о чем просишь – палица-то моя не простая, в ней секрет есть, да для каждого свой, по мере ума понятный.
- Аль ты думаешь, что разума у меня не достанет? Отдай палицу, а я уж тебя одарю, не обижу!
- Нечем тебя одарить меня, Никонушко! Нет у тебя для меня сокровища, а то, что ты за сокровища почитаешь, то все цацки детей малых. Ну да ладно, не гневись, а то вон как личико-то покраснело, аки буряк с грядки. Зело гневлив ты, отче… А напоследок расскажу тебе сказочку. Так и не сказочку вовсе, а присказку. Она хоть и коротка, а тебе, знать, надолго запомнится. Ну, так слушай!
Николкина сказочка
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Иван боярский сын. Был он собой пригож, станом статен да умом ладен. Вот скачет как-то Иван по лугам заливным, по лесам дремучим, на Божий мир смотрит, силушку свою молодецкую испытывает. И все-то у него ладно складывается, за какое дело не возьмется – все спорится, ни в чем не знает промаху. Как-то раз скакал-скакал он и подъехал к самому краю Земли. Смотрит, а на том краю стоит камень гигантский, а на том камне сидят три птицы вещие – Сирин, Гамаюн да Финист-Сокол. Остановился Иван, коня стреножил. Выходит вперед Гамаюн птица и говорит:
«Возьмешь, Иванушка, мое перышко, назад воротишься, будешь жизнью славной жить, только зарок мой таков: в путь-дорогу не пускаться, да не искать ничего».
«А мое перышко возьмешь, - протянула Ивану перышко Сирин-птица, - будешь идти через горы высокие, в пропасти падать глубокие, путями идти коварными, высоко взлетать да низко падать».
« А мое перышко – аль полетит, аль не полетит. Тяжелым будешь, так на месте и останешься, легким – к облакам взовьешься». Усмехнулся Финист, перышком своим перед самым носом Ивановым помахал.
Хотел Иванушка расспросить Финиста-ясна-Сокола, да не успел – взвилась птица к самому небу, как не бывало. Вот и сказочке конец.
Никон слушала, не переводя дыхания.
- Так какое перышко Иван выбрал-то? – В недоумении воскликнул Никон.
- А то никому не ведомо, – улыбнулся Николка.
- Так в чем сказочка-то твоя?
- Сказочка-то сама в себе сказочка… Прощай, Никонушко!
- А еще свидимся?
- Может свидимся, а может и нет. Это уж как перышко укажет.
Едва сказал, и исчез Николка - будто вовсе и не было.
Никон оглянулся. Со стороны лесной опушки раздавался невнятный говор. Патриарх медленно направился через поле. Время, казалось, растворилось в вязкой прохладе сгустившихся сумерек. Подойдя ближе, он обнаружил своих спутников в чрезвычайном возбуждении. При приближении патриарха волнение усилилось, со всех ног побежали к нему Мардарий с Илларионом.
- Пора, государь, в путь трогаться! Ночью-то быстро не поедешь, вишь, кони пуганы!
- А Николка где? - со странной тихой улыбкой спросил Никон.
Илларион удивленно взглянул на патриарха – таким он его и не видывал.
- Какой Николка? Конюх что ли, так он в Москве остался.
- Да нет, Николка юродивый, он же поезд остановил.
- А, юродивый-то, так Мардарий его хлыстом прогнал, он и испужался.
Помрачнел Никон, нахмурил брови, знать не жди теперь добра. Илларион в испуге назад подался - как бы не зашиб государь Никон.
- А палица где Николкина?
Воцарилась тишина.
Никона со всех сторон окружил сопровождавший патриарший люд: дьяки, монахи, келейники. Все с нетерпением ждали, когда можно будет наконец продолжить путь. Он, досадливо махнув рукой, направился к карете. Экий морок нашел!
Усевшись на мягкие атласные подушки, Никон зябко поежился и потянулся к своей любимой мягкой собольей накидке. С рукава соскользнули, мягко упав на пол кареты, четки. Никон нагнулся. В сгустившейся темноте слабо мерцали маленькие камешки. Знать не привиделся Николка…