Не думать о главном… Жить, не думая о главном…Возможно ли? Возможно для большинства, всячески открещивающегося от этого самого главного, растворяющего себя в мелочах, обыденном. А что делать, если главное становится неотъемлемой частью тебя самого, и без него ты – это уже и не ты вовсе. В душе каждого - свой рай и свой ад, и сколь бы человек не тщился преодолеть эту пропасть, память о ее существовании время от времени дает о себе знать…
Адом души Никона было ощущение одиночества, от которого он бежал всю жизнь. уже будучи патриархом, облаченный властью, он то и дело ощущал его болезненные уколы. И в этом чувство все чаще проникало еще что-то, пробиравшее душу вязким липким ужасом. В такие минуты сердце будто опускалось в пустоту. Только где-то далеко неровно мерцал спасительный огонек необузданной веры. Никон молил Бога избавить его от ужаса одиночества, но что-то подсказывало, что для этого необходимо самому пройти путь к спасительному огоньку, путь, однажды ступив на который, страдание уже более не вернется. И Никон прокладывал его, в неистовстве своей натуры расширяя для всех тех, кого поведет за собой. Однако любой, кто искал свой собственный путь, сошедший однажды с указанной Никоном дороги, становился его лютым врагом. Ибо узки врата, ведущие к спасению, а, значит и не может быть нескольких путей. И все чаще раздавался громогласный патриарший возглас: «Анафема! Анафема!»
Прочь все, стоящие на пути, не разумеющие, что истина может быть только одна!
«Если да, то да, а если нет, то нет, что ж кроме того, то от лукавого», - любил повторять патриарх. И мало кто осмеливался возражать тому, чей авторитет подкреплялся установлением Вселенской церкви.

В 1663 году имя Никона непрестанно поминалось не только в белокаменных московских палатах и скромных приходских церквях, но и в Египте, Константинополе, Сирии и в Яссах. Отрекшийся патриарх прекрасно понимал, что пришло время решительных действий, иначе дело всей его жизни пойдет прахом, и тогда… Но он не давал себе окончить фразы, убежденный в том, что не имеет права на поражение.
Затеплив свечу, патриарх принялся составлять письмо царю. Слова никак не хотели ложиться на бумагу, капризно связываясь, выражали совсем не тот смысл, что вкладывал в них патриарх. Он то и дело комкал начатое письмо, брал новый лист, который вскоре постигала та же печальная участь. Патриарх задумался и стал выводить на листе какие-то линии. Вскоре появилась усеченная треугольная пирамида. «Сие есть Господь, единый во святой Троице, вполголоса произнес патриарх, указуя на вершину. - А под ним чины Его – Ангелы, Архангелы и Серафимы, иже с ними угодники Божии. - Никон прочертил посередине горизонтальную линию. - Здесь власти незримой конец, власть человеческая начало берет. По св. благодати апостольской частицей власти божественной пастыри наделяются при рукоположении; сии пастыри же мирских правителей оберегать и наставлять должны. Потому нижний треугольник суть архипастырь, царь и благодать духа святого. И понеже кто из треугольника сего выпадет, тот супротив власти Божией восстанет, и потому анафема. - Никон рассек пирамиду вертикальной чертой. – А сие есть путь к Господу, узкий путь, ко спасению ведущий. По сторонам его страх и отчаяние, геенна огненная широко раскинулась. – Быстрым росчерком Никон начертал еще одну пирамиду, зеркально повторяющую прежнюю. – А сие есть царство Диавола».
Никон перекрестился и, еще раз взглянув на свой чертеж, поднес бумагу к свече. Веселый бодрый огонек радостно вспыхнул, выхватив из полутьмы богатую обстановку патриаршего скита. Горящая бумага жгла пальцы, на глазах превращаясь в черный пепел.
- Эй, Мардарий, принеси-ка мне пирогов с кашей да питья медового!
Дьяк, не заставив себя ждать, немедленно явился со снедью.
Изрядно закусив, Никон, потирая руки, вновь заходил по келье. Слова послания легко сложились в голове. Никон принялся за письмо, в коем уже в который раз описал Алексею Михайловичу как невинно оклеветали его перед государем, и, выразив кроткое свое расположение, перешел к увещеванию кротости и терпения. Теперь можно и о главном: « Ежели собор хочет меня осудить за один уход наш, то подобает и самого Христа извергнуть, потому что много раз уходил зависти ради иудейской, - писал Никон, - Когда твое благородие с нами в добром совете и любви был, и однажды, ненависти ради людской, мы писали к тебе, что нельзя нам предстательствовать во святой великой церкви, то каков был тогда твой ответ и написание? Это письмо спрятано в тайном месте одной церкви, которого никто, кроме нас, не знает. Ты смотри, благочестивый царь, чтоб не было тебе что-нибудь от этих твоих грамот, не было бы тебе это в суд пред богом и созываемым тобой вселенским собором».
Никон задумался. Упомянутое письмо, составленное Алексеем Михайловичем в самый разгар их дружбы, было исполнено чуть ли не рабского благоговения государя пред патриархом и содержало клятвенные обещания впредь во всем слушаться его. Тогда Алексей Михайлович, со свойственной его увлекающейся натуре пылом, всецело следовал никоновской идее подчинения государственной власти власти церковной, рьяно поддерживая введение новых служебников и изъятие старых, не стесняясь в средствах подавления тех, кто ратовал против новин. Теперь письмо царя может стать мощным козырем в игре Никона. Главное – не допустить ни малейшей ошибки; любой промах может свести все на нет.
Патриарх достал из ларца серебряную печать и вызвал посыльного. Уже завтра письмо будет у царя. Ощущая необычайное возбуждение, он закрыл массивную дубовую дверь на засов и достал из-за кивота золоченый том Библии, но открывать не стал, а, слегка отогнув корешок, привычным движением пальцев достал из него небольшой ключик. Перекрестившись, Никон подошел к небольшому кованому сундучку, с которым не расставался даже в самых ближних поездках, откинул резную крышку и вставил ключ в неприметное отверстие. Легко звякнув, невидимая пружина открылась, обнаружив небольшой тайник. Никон бережно извлек из него харатейную греческую книгу и вместе с ней стопку мелко исписанных листов. Патриарх разложил на столе бумаги, и, достав увеличительное стекло, стал тщательно вглядываться в колонки цифр.

Греческую книгу Никон выпросил у одного афонского чернеца-грека. Будучи в Константинополе, приставленный к нему для всякой помощи Афанасий-грек вскользь упомянул, что есть-де на Афоне старцы, могущие Божье произволение через положение звезд предсказывать, указуя какое время для чего благоприятно. Сам Афанасий о сей науке божественной кроме того, что есть у старцев книги звездные, ничего и не знал больше. И еще добавил, что все сие в тайне великой содержится. Напористый и не знающий ни в чем отказа, российский патриарх, называвшийся на родине великим государем, прибыв в монастырь, разыскал старца, и тот, взяв с него страшную клятву, поведал о сей чудной науке.
- Наука сия для ума скудного, благодатью божественной не осененного, зело губительна, - говорил старец, - Каждая медаль имеет сторону оборотную. Дьявол, козни свои расставляя, пользуется подменой малой, умом нашим и не распознаваемой. Потолику сия наука в тайне и содержится.
- Так почто ж тайна, ежели наука сия разумеет связать волю Божью с человеческой, дабы человек самовольства своего ради зла не сотворил? - допытывался Никон.
С досады махнул рукой старец: хоть и патриарх, а главного не разумеет.
- Зрю я, что из воинства Христова ты, из рати Божией. Крепок дух в тебе, да вот токмо душа к метаниям склонна. И потому ежели страстей своих не обуздаешь, то и дух крепость терять будет; то как ниточка с иголочкой: куда ниточка , туда и иголочка.
Горячей волной поднялся гнев в Никоне, подступил к самому сердцу. Как смеет чернец ему, патриарху, указывать! Но обуздал себя, не стал перечить, да только пристал крепко к старцу: отдай да отдай книги да листы с таблицами звездными! Понял тогда старец, что не отступится Никон, обещался сделать список из книг сиих к Успению слово сдержал.

Никон выложил на стол чистый лист бумаги, начертал на нем круг, разбил его крестом на четверти и, сверяясь с книгой, стал медленно отмечать на круге положение планид.
« Эко бесовская штука – никогда не уразумею сиих черточек тайных! Сие вроде и квадрат, а как и треугольник выходит! – проворчал Никон - Воистину велика премудрость Божия!»
Патриарх отложил лист в сторону и задумался. Как мало человек разумеет из всего, что в мире происходит! Вот у каждой собаки и то своя жизнь, а какова она – нам сие неведомо. А иные и люди есть – китайцы-нехристи, да язычников иных много, сказывают, таковы у них Боги, аж и представить страшно. А разумение человеческое поди ж как узко! Патриарх взял в руки один из листов. А вот о планиде хвостатой предсказание…Никон тщательно сверил даты. Выходило, что комета будет видна как раз к Рождеству Христову! Сие ли не предзнаменование! А то если врет книга? Не может сие быть; афонский монах сказывал – книга сия мудра…
Никон, придя в чрезвычайное возбуждение, мерил шагами келью. Вот оно Божие знамение! Яко комета воссияет во славе своей, так и Святая Соборная Апостольская Церковь паче солнца воссияет на Руси святой! Благослови Господи! С просветленным лицом Никон пал ниц перед иконой.
Нечасто в земной жизни дано человеку лицом к лицу встретиться с собственной судьбой. Когда же это происходит, маски - даже те, которые человек и не почитает за маски - неминуемо спадают, и действительность предстает уже в другом виде, исполненном глубочайшего внутреннего смысла.
Встав с молитвы, Никон почувствовал прилив сил и необычайную решимость. Не закрывая ларца, патриарх направился в погреб, с трудом отыскал в темноте пустой глиняный горшок и внес его в келью. Когда решение принято, малейшее отступление подобно поражению. Сегодня решение было им принято. Патриарх, бережно опустив в горшок харатейную книгу, листы с переводом и собственные недавно сделанные записи, затеплил тоненькую свечку и поднес ее к бумагам. Слабо вспыхнув, свеча погасла. Никон разворошил листы, положил под бумаги смоляную щепу и вновь затеплил свечу. Бумага вспыхнула. Вскоре пламя обняло ее, закрутив в величественном танце смерти. Патриарх смотрел на мерцающее пламя до тех пор, пока в горшке осталась лишь горстка обуглившегося пепла. Так происходит всегда: белая бумага, встречаясь с огнем, неизменно превращается в кучку пепла, след. След, чье существование хоть и скоротечно, но оставляет неизменную память.
Он задумчиво провел рукой по лбу. «Вот я – это я, а, вместе с тем не я, - пронеслось в голове. – Кто я?»
Словно смахивая с себя оцепенение, патриарх покачал головой и вновь подошел к горшку, чтобы еще раз убедиться в том, что с бумагами действительно покончено. Затем обмакнул перо в чернила и стал писать. Слова легко ложились на бумагу, которой суждено будет пережить его на много веков.
Ирония судьбы: то, что было предано огню, будет смущать умы на протяжении нескольких столетий; сохраненные же историей документы так и останутся пылиться в архивах, лишь изредка удостаиваясь внимания историков. История не терпит условного наклонения. И все же лукавое «если бы» неутомимо тщится создать картину несбывшего будущего… Если бы идея симфонии царя и патриарха была реализована, что привело бы к коронации российского императора на Престол Византийских Императоров, если бы указом 1721 года институт патриаршества не был вовсе упразднен на Руси, если бы в 1905 году церковью было принято предложение Николая Второго передать власть царевичу, а самому, приняв схиму, сделаться патриархом российским, если бы…
История слепа, но, возможно, она обладает собственным органом зрения, о коем человек вовсе не имеет представления. И незримое око неустанно внимает людским победам и поражениям, взвешивая их на весах, чья мера установлена Высшим судом.

«…Патриарх есть образ жив Христов и одушевлен, делесы и словесы в себе живописуя истину …Не от царей начальство священства приемлется, но от священства на царство помазуются; - писал Никон - явлено много раз, что священство выше царства. Какими привилегиями подарил нас царь? Привилегиею вязать и решить? Мы другого законоположника себе не знаем, кроме Христа. Не давал он нам прав, а похитил наши права…Господь бог всесильный, когда небо и землю сотворил, тогда двум светилам, солнцу и месяцу, светить повелел и чрез них показал нам власть архиерейскую и царскую: архиерейская власть сияет днем, власть эта над душами; царская в вещах мира сего, меч царский должен быть готов на неприятелей веры православной; архиерейство и все духовенство требует, чтоб их обороняли от всякой неправды и насилий, это мирские люди делать обязаны. Мирские нуждаются в духовных для душевного избавления; духовные нуждаются в мирских для обороны внешней; в этом власть духовная и мирская друг друга не выше , но каждая происходит от бога… А то правда , что царское величество расширился над церковию чрез вся божественныя законы своим достоинством, а не законом коим либо Божиим, и не до сего точию ста, но и на самого Бога возгорд широтою орла.»

Закончив писать, Никон перекрестился и кликнул Мардария, приказав готовить к завтрему поезд в Москву. Не раздеваясь, лег на устланное мехами ложе, мгновенно погрузившись в глубокий тяжелый сон.