Метаморфозы символа

Фрагменты книги "Искажения"

Вопросу символизма посвящен столь обширный объем статей и монографий, что любой, вступающий в эту область, оказывается в плотном поле гравитации существующих идей. Изысканные построения филологов и замысловатые лабиринты мысли философов, энтузиазм психологов, усматривающих в символическом дверцу, ведущую в потаенные глубины бессознательного, раз за разом разочаровывают искателя, не находящего в собственном опыте подтверждений витиеватым описаниям. Если в психоанализе под символизмом понимается способ представления в сознании тех или иных элементов бессознательного, то с точки зрения патопсихологии – области знания, занимающейся изучением расстройств психических процессов, переход невидимой глазу границы между символическим и псевдосимволическим может и вовсе свидетельствовать о личностных расстройствах.

Когда в середине ХХ в. К.Г. Юнг написал о том, что история Европы представляет собой историю деградации символического знания под напором науки и техники, суждения мыслителя не вызвали заметного резонанса у современников. А на излете ХХ в. эти идеи показались и вовсе спорными. Казалось, символическое заняло неоспоримо прочное место в культуре. Словари символов, сборники и монографии, посвященные самым разным аспектам символизма, заполонив прилавки книжных магазинов, благополучно трансформировались в цифровой формат. Представления о символическом все чаще выступают в утилитарно-практическом ключе, а сами символы используются в рекламе и политических технологиях. Свободное оперирование символикой в духе Нью-эйдж движения позволяет с равной легкостью «приобщаться» к тантрической философии, йоге и даосизму.

Несколько лет назад в поле моего внимания попало слово шизотерика, используемое психологами по большей части по отношению к эзотерическим практикам. К шизотерике относят и практику прочистки чакр и энергетических каналов и избавление от астральных влияний и даже диагностика кармы. Появление так называемого духовного бизнеса, совместившего формат психологического тренинга с эзотерическим шоу, во многом способствовало размыванию представлений о символическом.

Метаморфозы символического в определенный момент достигли столь существенных масштабов, что это не могло не отразиться в философской мысли. Пожалуй, именно наблюдение за инфляцией символического позволило Ж. Бодрийяру ввести понятие симулякра как того, что не отражает реального явления. Согласно постмодернизму, симулякр явился результатом превращения символа, его способности выдавать себя за то, чем он не является.

Но тайна символа, его двойственность и преобразующая энергия по-прежнему являет себя в возможности выражения невыразимого. Одной из наиболее существенных загадок символического является его неопределимость и непрестанная текучесть. Нередко именно благодаря символическому резонансу Реальность предъявляет себя во внутреннем опыте. Символ предоставляет возможность сознанию выйти за пределы описания, выступая неким подобием технического средства. Я не случайно употребила слово возможность: возможность остается возможностью до тех пор, пока не возникает встречного движения воспринимающего, усилия со стороны того, кто вступает с символом во взаимодействие. Однако необходимость такого усилия весьма слабо артикулирована в европейской культуре. Гораздо более яркое отражение она нашла в восточном дискурсе.

В философской мысли Востока символизация предполагает взаимодействие с Реальностью, предшествующей проявлению или деланию, реальности непрестанно находящейся в потоке изменений, а потому ускользающей от обыденного сознания, стремящегося к жестким схемам аналитических разграничений. Символами, своего рода динамической фигурами, свидетельствующими о вечных изменениях, выступают конфигурации энергии, которые становятся полем игры Духа в культуре.

Чтобы лучше понять, о чем идет речь, достаточно обратиться к использованию чаньских афоризмов, издавна применяемых в обучении адепта. Потенциал афоризма в символической форме реализует возможность обычного сознания («старого сознания» в терминологии даосизма) объединить все смыслы, с тем чтобы превзойти нормы обыденной логики и, достигнув предельного уплотнения смысла, предстать перед границей понимания. В. Малявин, размышляя о таком уплотнении смысла, пишет: «…экспрессивная сила афористичного высказывания есть та искра, которая высекается напряжением между сказанным и подразумеваемым, означенным и необозначенным».

В уплотненном метафорическом высказывании таится потенциал выхода за границу вещей и категорий привычной логики. Подобного рода опыт исключительно полно представлен и в христианской традиции. Символическое повествование выступает как то, что делает возможным обратить сознание вовнутрь себя, осуществить метанойю, или изменение ума, предполагающее открытие себя миру, остановку монотонного самоповторения.

Символическое иносказание, являющее себя в описании и адресованное внешнему не включенному в традицию наблюдателю, не имеющего сходного опыта переживания, выступает или как бессмыслица, или как «безумие перед миром». Его трактовка с точки зрения логики нередко затруднена – ведь символическое измерение, находя свое воплощение в словесной метафоре, требует молчаливого доверительного вслушивания-вглядывания. Характеризуя символическое как следы Дао, навлекающее обновление Духа, даосы подчеркивали необходимость достижения особого рода позиции самоустранения, открывающего безграничность сознания и полет творчества. Не вызывает сомнений то, что взаимодействие с областью символического путем самоустранения требует определенной и чаще всего весьма длительной тренировки, праксиса.

Символическое измерение находит свое проявление не только в области слова, но и в пространстве музыки, изобразительного и пластического искусств. Опыт такого рода становится возможен при понимании того, что искусство не отображает реальность, но манифестирует эффекты, возникающие от ее восприятия. А это – сугубо личный, а потому не поддающийся воспроизведению акт. В то же время культура, сфокусировавшаяся на сохранении внешней формы, часто стремится обнаруживать в символе отображения, зафиксировавшие однажды и навсегда заданный смысл. Так игнорируется сам потенциал символа, а соответственно и возможность его использования для изменения режима восприятия. Символ, лишенный трансформирующего потенциала, неизбежно обращается в симулякр.

Надо сказать, что трансформационные, трансцендирующие функции символа далеко не всегда способствуют расширению восприятия, а значит открывают доступ к иным режимам функционирования сознания. Думается, что одной из причин этого является двойственный характер культуры, одновременно тяготеющей к реализации потенциала трансформации и сохранению неизменности. Несмотря на то, что спектр изменений восприятия, инициированный соприкосновением с искусством достаточно широк, мы далеко не всегда способны проследить, какие его диапазоны ведут к росту осознания и расширению восприятия, а какие – напротив, к его сужению и консервации.

В главе, посвященной литературе и кинематографу, мы еще вернемся к вопросам, связанным с деградацией символа, превращением его в симулякр и естественно возникающим в связи с этим искажений. Я не оставляю надежды на то, что предпринятое читателем усилие поможет вернуть очарование символу, подобно вспышке молнии освещающей потаенное, соприкосновение с которым увеличивает шансы на реализацию личной свободы.