Фрагменты книги "Искажения"

Великий человек показывает своё величие, объединяя все обыденные аспекты человечности.
Когда смыслы приходят к нему извне, он может получить их, но не привязывается к ним. Когда он сам производит какие-то смыслы, они подобны проводникам к тем, кто вокруг, но они не пытаются доминировать и преобладать.

Чжуан-цзы

В рассказе В. Пелевина «Девятый сон Веры Павловны» героиня Вера, уборщица, постигшая тайны бытия, научилась управлять реальностью, реализуя свои мечты. По ходу развития сюжета Вера становится центром мира, а впоследствии и центром текста. Проникая в ткань жизни, текст понемногу меняет конфигурацию, порождая новые цепочки причин и следствий. Еще более сложные метаморфозы происходят с героем романа Пелевина «Т». Текст, будучи единственной реальностью, в которой существует главный герой, является продуктом другого текста. А граф Т., выступая в качестве персонажа романа внутри текста, сам становится автором и творит собственный мир. Так реализуется дурная бесконечность обращенного на самое себя сознания.

Порой кажется, что экстатический шквал информации, обрушивающийся на наших современников, обернул активность языковой функции против самой себя. Думается, что именно некритичное признание тезиса о том, что познание невозможно вне языка, а условием существования сознания непременно является мышление, делает возможным порождение симулякров – иллюзорных моделей, плодов комбинации смыслов.

В речевом обиходе симулякр чаще всего ассоциируется с химерой, являющейся символом несбыточного, фантазийного. Будучи дочерью Ехидны – полуженщины-полузмеи и Тифона, согласно мифу имевшему сотню драконьих голов, змей вместо ног и туловище человека, Химера наследовала черты обоих родителей, явившись олицетворением бессмыслицы, несущей горе. Согласно древним мифам, она испепеляла посевы, убивала целые селения до тех пор, пока не была повержена героем Белерофонтом. Согласно мифу, герою удалось одержать победу над чудовищем благодаря дружбе с прекрасным конем Пегасом, символом полета творческой мысли.

В Турции, вблизи одного из прибрежных поселков, есть горящая гора, близ которой по преданию было повержено страшное чудовище. Будучи погребенным глубоко под землей, страшное чудовище, согласно легенде, до сих пор изрыгает языки пламени. Выходящий из-под земли природный газ вздымается языками огня, напоминая о разыгравшейся в древности драме.

Обращает на себя внимание то, что существование Химеры изначально лишено смысла. По негласному соглашению, мы предполагаем, что любой объект наделен смыслом, подобно тому как означаемое наделено семантикой. Однако, как показывает опыт мысли ХХ века, многие объекты способны оставаться ни на что не указующей единственно синтаксической структурой. Ее жизнеспособность всецело поддерживается контекстом (ризомой), составляющим плотную паутину связей и коннотаций. В этой области и возникают симулякры, представляющие собой игру не означающих знаков. Философия постмодерна, представленная такими именами, как Ж.Бодрийяр, Р. Барт, Ж.Делез, уделяла подобным темам немало внимания.

Порой кажется, что рассуждения о симулякрах могут заинтересовать исключительно ученых-гуманитариев. Казалось бы: какое отношение они имеют к личным смыслам – той хрупкой материи, которая, в определенном смысле, и является основой человеческого существования? Однако, задумавшись над этим, мы вскоре поймем, что симулякры, попадающие в область восприятия, весьма существенно корректируют маршруты внимания, незаметно смещая и фокусы личных смыслов. И очень часто такого рода изменения приводят к существенным искажениям картины психики.

Способ существования симулякров, по всей видимости, состоит в возможности копирования подобия (симуляции) символического. В отличии от символа, позволяющего прикоснуться к глубинам трансцендентного означаемого, симулякр превращает символ в атавизм, питаясь его энергией и паразитируя на нем. В качестве примеров, демонстрирующих процессы такого рода, можно привести использование символики представителями некоторых квазирелигиозных образований, течений нью-эйджевского толка. На человека, находящегося в процессе духовного поиска, незнакомая дотоле система знаков, подпитываемая эмоциональной харизмой лидера, может оказать исключительное влияние. Извлеченные из небытия символы, представления о прочистке чакр и энергетических каналов, астральных битвах и диагностике кармы и космических посланиях формируют плотное информационное поле, способствующее генерации и самогенерации симулякров.

Существование симулякров стало во многом возможным благодаря гиперреальности и кибертексту. За несколько десятилетий мы стали свидетелями появления виртуальных копий того, что ранее существовало как культурный феномен. Удвоение реальности привело к тому, что по мысли Бодрийяра, стало «симулятивной гиперреальностью симулякров».

Пожалуй, наиболее яркой демонстрацией влияния симулякров информационного поля может стать 24-часовая трансляция новостного эфира, не только воспроизводящая, но и подменяющая демонстрируемую реальность. Эфемерная вечность – продукт машинной памяти – формирует ситуацию, в которой ничто из появляющегося на экране не требует погружения, проникновения в смыслы, ибо предназначено для немедленного восприятия. Активность экрана заменяет внутреннюю активность, блокируя возможность личной развертки смыслов. Так восприятие мира понемногу смещается к восприятию знаковой виртуальной реальности. По всей видимости, превращение символа в симулякр одновременно является следствием и отражает утилитарно-релаксационное отношение к объектам культуры. Эстетическое бытие человека в целом все больше напоминает симуляцию, дробясь в бесконечных зеркалах самоотражения.

Опытом, впервые вызвавшим у меня переживание такого рода, стало посещение Русского музея. Мои сыновья учились тогда в первом классе. С интересом осмотрев несколько залов, мальчики утомились, и мы подошли к музейному киоску, в котором продавались репродукции картин и еще только начинавшие получать распространение CD-диски. Продавец, женщина средних лет, показывая на диск-сборник с коллекцией картин произнесла: «Возьмите и дома посмотрите – все то же самое и не так утомительно, как по залам ходить». Конечно же духовное погружение в объект искусства требует определенного усилия и даже может вызвать утомление. Но, вспоминая горящие глаза мальчиков, застывших перед панорамой Последних дней Помпеи и вглядывающихся в неудержимо несущийся челн Стеньки Разина, я отчетливо понимала, что созерцание репродукции на экране монитора не только не позволит пережить подобное, но и, возможно, закроет такую возможность в принципе.

Если символическое можно представить в качестве кентавра, полуобраза-полузнака, аппелирующего к трансцендентному, то симулякр являет собой знак без образа. Пустота объекта вполне может демонстрировать явленность смысла, выступающего в качестве означаемого, наделенного семантикой. В то же время привносимые в симулякры смыслы оказываются не укоренены в реальности, порождая бесконечные метафоры. В современной культуре такое существование симулякров становится возможным во многом благодаря кибертексту.

Задаваясь вопросом о том, каким образом становится возможным превращение символа в симулякр, напрашивается вывод, что часто символ, воспринятый как объективированный факт, притупляет, а порой и сводит на нет возможность личного переживания. Смыслы, отожествляемые с символом и облекаемые в мифы, переживаются всем человеческим существом, в то время как симулякры выполняют роль мертвых конструкций.

В связи с этим вспоминается, как Кафка в «Размышлениях об истинном пути» привел красочную метафору: «Им было предоставлено на выбор стать царями или гонцами царей. По-детски все захотели стать гонцами. Поэтому налицо одни гонцы, они носятся по миру и за отсутствием царей сами сообщают друг другу вести, которые стали бессмысленны. Они были рады покончить со всей несчастной жизнью, но не осмеливаются из-за присяги». Думается, что образ бессмысленных вестей, весьма красочно демонстрирует засилье лишенных смысла понятий – симулякров.

Когда речь идет об обычном, так называемом гносеологическом моделировании, подразумевается, что модель отображает существенные черты оригинала. И символ выполняет вполне определенную функцию нелинейного, трансцендентного связывания. В противовес этому симулякр развивается в горизонтальном пространстве, ограничивая возможные интерпретации и блокируя возможность выхода к новым смыслам.

Чтобы продемонстрировать эту мысль, имеет смысл обратиться к метафоре лабиринта, представляющего собой символ перехода, символической смерти. Запутанная система ловушек и тупиков олицетворяет затруднение перехода между мирами. А поиск выхода становится возможным либо благодаря, либо, напротив, – вопреки отсутствию метода.

В связи с этим интересно отметить, что не так давно греческий бизнесмен Ламбридис построил на Крите лабиринт-аттракцион с электроосвещением, системой сигнализации для заблудившихся и электронным Минотавром. Такой лабиринт-ризома, в котором нет ни центрации смысла, ни цели и маршрута, более не нуждается в нити Ариадны. А присущие ему символы превращаются из испытательной машины в головоломку, в определенном смысле систему не-означающих.

Так горизонтальное бытие симулякров во многом отражает тенденцию сужения информации, сплющивания глубинных смыслов. Незаметно мир обращается в знаковую виртуальную реальность, занятую бесконечным воспроизведением аудиовизуальных образов и утомительных цитирований. Философ Ж. Бодрийяр отмечал, что система, стремящаяся к совершенству в попытке обрести бессмертие, пытается закрыть себя с помощью симулякров. Так незаметная подмена реальности гиперреальностью привела к смутно сформулированному, но уже взятому на вооружение обыденным сознанием определению реальности как того, «что можно эквивалентно воспроизвести».

А если так, то опыт, который не может быть воспроизведен, представляет собой не более чем фантазм, плод больного воображения? По всей видимости, современное описание, приняв необходимость различения карты и территории, реальности и описания, породило новый репрессивный инструмент, достаточно жестко регламентирующий возможные маршруты восприятия.