Парадоксы сознания

Фрагменты книги "Искажения"

…наблюдатель, куда бы он ни шел, переносит с собой центр проходимой им местности.

Тейяр де Шарден

Тайна сознания… Какие чувства вызывает это словосочетание? У многих ли из нас оно сопряжено с благоговением? Интерес, исследовательское любопытство, желание поспорить, доказав правильность своей позиции – явления довольно обычные. Но стоит признать, что благоговение по отношению к вопросам сознания встречается все реже.

Тем не менее, сознание представляет собой едва ли не то единственное, что объединяет представителей вида homo sapiens. М. Мамардашвили в одной из лекций однажды высказался в том смысле, что о сознании, как люди, мы знаем все, а как ученые не знаем ничего.

Существует множество теорий, так или иначе затрагивающих вопросы природы сознания. Но, пожалуй, лишь испытанное однажды восхищенное изумление перед его загадкой – тонкое переживание, лишь косвенно относящееся к научной рефлексии – способно приоткрыть завесу тайны. Научное мышление, обращаясь к феномену сознания как чему-то неизменному, объективному, раз и навсегда данному, чаще всего попадает в область оторванного от реальности описания. Лишь наблюдатель-исследователь, меняющий себя в соответствии с наблюдаемым, способен приобщиться к тайне творящего сознания. К этой мысли мы еще не раз вернемся в ходе дальнейшего повествования.

Говорить об искажениях, присущих вопросам, касающимся представлений о сознании, столь же трудно, как описывать то, что не имеет прямого подтверждения и однозначных соответствий в мире плотных форм. И все же я рискну определить область такого рода искажений как зону потери осознанности, слепого пятна своего рода «не-опыта».

Красивая даосская притча про Свет и Небытие, возможно, поможет проявить смутные очертания той области, на которую мы можем лишь указать:

«Свет спросил у Небытия:

— [Вы], учитель, существуете или не существуете? — Но не получил ответа.

Вгляделся пристально в его облик: темное, пустое. Целый день смотри на него — не увидишь, слушай его — не услышишь, трогай его — не дотронешься.

— Совершенство! — воскликнул Свет. — Кто мог бы [еще] достичь такого совершенства! Я способен быть [или] не быть, но не способен абсолютно не быть. А Небытие, как [оно] этого достигло?»

Зона отсутствия опыта, своего рода небытие, подобно черной дыре поглощает свет, обесточивает смыслы, а услужливый ум с готовностью создает псевдоконструкции - симулякры и химеры. Особенно явным это становится, когда речь заходит об измененных состояниях сознания (далее ИСС). Теории, опережающие опыт, неминуемо искажают восприятие человека, стремящегося к осознанному существованию. Вместе с тем искателя подстерегает и другая опасность: не отрефлексированное содержание порождает порой немыслимые искажения, относящиеся к области соприкосновения описания и реальности. Попробую прояснить, что я имею в виду.

Едва ли среди читателей этой книги найдется человек, не слышавший об измененных состояниях сознания. Тем не менее мало кто способен более или менее четко определить это понятие. Помимо измененных состояний сознания, определяемых как болезненные и становящихся объектом изучения патопсихологии и психиатрии, к ним относятся гипноз и сновидения, наркотическое и алкогольные опьянение. Можно сказать, при всем разнообразии проявлений ИСС в большинстве случаев речь идет об измененных состояниях восприятия. И именно это порождает изрядную путаницу. Говоря об изменении восприятия, логично предположить, что существует некое базовое состояние восприятия, своего рода точка отсчета, позволяющая ориентироваться в диапазоне флуктуаций. Психология в целом и клиническая психология в частности по большей мере сфокусированы на определении границ диапазона между нормой и патологией. Однако градации измененного восприятия с этой точки зрения в большинстве случаев выстраиваются относительно возможностей приспособления к окружающей среде, то есть адаптации. Конечно же существуют и другие подходы. Представления об ИСС в рамках трансперсональной психологии исходят из допущений о возможности расширения сознания за пределы границ Эго. Но, увы, при всей перспективности такого подхода многие вопросы, связанные с Эго, остаются принципиально неопределимыми.

В психологии ИСС чаще всего рассматриваются в ракурсе болезненных, отклоняющихся от нормы проявлений. Так с точки зрения патопсихологии деперсонализация выступает как болезненное расстройство. Вместе с тем феноменология ее проявлений во многом сходна с феноменологией традиционных буддистских практик, таких как стережение врат восприятия, направленных на формирование позиции Свидетеля. С позиций стороннего наблюдателя бывает непросто понять, в какую сторону направлен вектор развития личности – распада или, напротив, глубинной интеграции. Всегда ли мы способны понять, являются ли социально неодобряемые формы поведения следствием психического расстройства или достижением определенной позиции восприятия, сходной с той, которые занимают люди, уважающие социальные соглашения, но внутренне свободные от них?

Попытки осмыслить опыт практики ИСС – собственные и тех людей, с которыми мне довелось общаться – позволили сформулировать следующую мысль: лишь упорядоченное сознание способно как фиксировать изменения режима восприятия, так и вызывать их. Такая упорядоченность, в свою очередь, становится возможной при хотя бы частичном преодолении автоматического реагирования.

Вопрос о «нормальном» функционировании сознания при такой постановке вопроса выносится за скобки. А способность сознания осознавать самое себя становится точкой отсчета, соотносясь с которой можно избежать большого числа искажений.

Удивительно, но возможность сознания сознавать самое себя, – равно как и возможность преодоления автоматического реагирования, – многими ставится под сомнение. Достаточно бросить короткий взгляд на принципы, лежащие в основании естественно-научного подхода, на котором выстроено здание современной психологии, чтобы понять причины такого положения дел. Обычно те, кто не знаком с психологией профессионально, удивляются тому, что она развивается в естественно-научной парадигме. Тем не менее, это действительно так, и при всем разнообразии взглядов на природу сознания естественно-научная парадигма имеет весьма жесткие установки. Мне видится полезным привести их в том виде, в котором они были изложены в книге В. Аллахвердова «Парадоксы сознания»:

«1. Принцип рациональности.

Психология, поскольку она объявляет себя естественной наукой, должна исходить из того, что все психические явления поддаются рациональному объяснению, то есть что все они имеют постигаемые причины.

2. Принцип простоты (изложенный в формулировке И. Ньютона с сохранением присущей ей стилистики; только Ньютон говорил о природе в целом, здесь же речь идет о природе психического).

Природа психического проста и не роскошествует излишними причинами явлений. Поэтому, поскольку возможно, должно приписывать те же причины того же рода проявлениям психического.

3. Принцип идеализации.

Теоретические построения в естественных науках (и, соответственно, в психологии как естественной науке) относятся не к реальным, а к идеализированным объектам и процессам.

4. Принцип гносеологической редукции.

Психическая деятельность есть неизбежное следствие процесса познания. Поэтому логика этого процесса необходима и достаточна для объяснения всех явлений и механизмов психической жизни человека.

5. Принцип независимой проверяемости.

Результат познания только тогда может претендовать на объективность, то есть на независимость от субъекта познания, когда он получен субъектом совершенно разными, не зависимыми друг от друга способами».

Я специально привела эти выдержки без купюр для того, чтобы читатель смог самостоятельно вникнуть в синтаксис естественно-научного подхода. Не правда ли, большинство положений звучит как аксиомы, предполагающие жесткие ограничения для изучения феноменов сознания?

Приняв их как данность, мы неизбежно приходим к выводам, которые самым непосредственным образом структурируют дальнейший опыт. Вдумаемся: в качестве одного из тезисов провозглашается «независимость результата от субъекта познания». Другими словами, позиция восприятия субъекта никак не влияет на результат! А если так, то активность субъекта как «воспринимателя» сводится к минимуму, – и потому измененность режима восприятия свидетельствует об отклонении, проявляемом в недостаточной адаптивности к среде.

Подход, которому я отдаю предпочтение, состоит в том, что при изучении всех связанных с человеком феноменов важны не только повторяющиеся проявления состояний сознания и поведения, но также и однократные исключительные их проявления. Именно в таких исключениях выявляется скрытая, обычно не принимаемая во внимание часть спектра сознания, ускользающая от возможности описания, – а порой и вовсе безжалостно уничтожающая любые описания. О необходимости изучения однократных явлений, не подлежащих верификации, все чаще говорят представители естественнонаучной мысли. Так, один из крупнейших физиков-теоретиков, В. Паули пишет: «Именно то обстоятельство, что закономерности относятся к воспроизводимым сторонам явлений, вынуждает нас признать, что в физических явлениях существуют и такие черты, которые существенно однократны».

Другое допущение, лежащее в основании дальнейших рассуждений, предполагает факт того, что в измененных режимах восприятия мы получаем возможность соприкосновения с Непостижимой Реальностью. И это при определенных условиях может изменить не только направленность нашего опыта, но и привести к личным инсайтам.

Очевидно, что рассуждать о природе сознания, не отталкиваясь от каких бы то ни было концепций, если не невозможно, то, по крайней мере, весьма затруднительно. В то же время, создание очередной теории сознания – дело не только неблагодарное, но и по большей мере бессмысленное. Пер Лагерквист, автор пронзительных романов о тернистом пути человеческой души, писал: «Любая идея, даже самая великая, всегда может быть подорвана другой великой идеей и со временем окончательно ею взорвана, уничтожена. Бессмысленность же неуязвима, несокрушима, непоколебима. Она – единственно основательный источник всего». Допуская вольное развитие мысли писателя, можно утверждать, что огульный отказ от описаний – своих и чужих, комбинаторика смыслов, основанных на игре слов, столь же пагубны, как и фанатичная вера в теорию – не важно, общепризнанную или являющуюся плодом собственных размышлений. Лишь встреча с Реальностью опровергает любые построения, беспощадно разбивая иллюзии. Но если так, то стоит ли тратить силы и время на построение иллюзорных конструкций? Не лучше ли обратиться к поиску без описания?

В одном из направлений буддизма есть термин сукха-випассек, переводимый на русский язык как «прозрение всухую». Происхождение этого термина связано с представлениями о двух способах просветления, выделяемых в зависимости от их отношения к рефлексии. Так, сукха-випассек предполагает достижение просветления без включения рефлексии. В соответствии с концепцией буддизма, «телесный свидетель» при «прозрении всухую» в силу тех или иных причин не совершает рефлексивного акта. Другой, более привычный для нас способ, описывается в контексте понимания того, что знание, ведущее к просветлению, является специфическим состоянием чьего-то ума, свободного от влияния внешних символов и индивидуальной истории. Содержание знания, запечатленного на внешнем носителе – сборнике священных текстов или транслируемое непосредственно духовным наставником - раскрывается в сознании адепта. Прибегнув к медиаметафоре, можно сказать, что в этом контексте сутры и священные тексты предстают в качестве самораспаковывающихся инструкций, обладающих трансформационным потенциалом, ведущим к просветлению.

Нерефлексируемый или слабо рефлексируемый опыт духовного пробуждения, сходный с описанием сукха-випассек, присутствует в большинстве известных нам традиций. Носители сознания «не от мира сего» – юродивые и аскеты – редко оставляют интеллектуальные свидетельства о своем пути, равно как не ищут подтверждения собственного опыта в чужих книгах.

Описания, создаваемые философами и мистиками, решившимися предать бумаге свой опыт, озарены живой памятью мимолетного отблеска приоткрывшейся Реальности. Подобно самораспаковывающимся инструкциям сутр и священных текстов, при должном настрое они становятся своего рода картой для духовного искателя, инструкцией, предупреждающей об опасных участках и указывающей на скрытые перспективы. К большому сожалению, с таких позиций великие учения человечества или труды отдельных его представителей воспринимаются не так часто: людям свойственно принимать описание за реальность, отождествлять карту и территорию.

Так уж повелось, что со времен Аристотеля любой уважающий себя исследователь, прежде чем приступить к описанию собственных воззрений, непременно обращался к обзору существовавших до него воззрений. И в этом смысле мало что изменилось в наше время: любое новое описание предполагает анализ положения дел в выбранной области, указывает на недостаточно исследованные ее сферы. Об этом знают как студенты, берущиеся за написание курсовых и дипломных работ, так и маститые ученые, приступающие к работе над монографией или заявке на грант. Так мы вновь оказываемся лицом к лицу с бесконечным воспроизводством описаний описаний, опровергающих и поддерживающих самих себя интеллектуальных конструкций.

Помню, как на одной из лекций по курсу психологии преподаватель попросила нас написать собственное определение сознания, после чего присутствующим было предложено зачитать написанное. В ходе обсуждения участники пытались определить, к какой парадигме относится предлагаемое им определение. Это не сложное, в сущности, учебное задание, помнится, вызвало у меня немало эмоций. Уже гораздо позже, решив разобраться, чем именно они были спровоцированы, я поняла, что буря чувств стала следствием понимания того, что при предложенном подходе личное понимание природы сознания неминуемо оказывалось утопленным в вязком болоте уже существующих описаний, тем самым лишаясь отблеска живого переживания.

Мы нередко забываем о том, что именно исходная посылка определяет весь дальнейший маршрут мысли, а значит, ограничивая понимание областью описаний – неважно своих или заимствованных – допуская независимость от субъекта познания, как минимум, затрудняем, а как максимум, делаем невозможным опыт соприкосновения с собственным осознанием.

Рискуя оказаться навязчивой, вновь повторю, что во многом именно исходная посылка формирует возможный диапазон колебаний восприятия в некотором пульсирующем диапазоне. А потому едва ли не центральным вопросом становится возможность допущения вовлеченности или невовлеченности собственного сознания в акт воспринимаемого.

А.П. Ксендзюк весьма емко описал сам процесс восприятия как специфическое взаимодействие с внешней средой: «Восприятие — не просто получение впечатлений и организация информации о мире, это полево-энергетическое взаимодействие специфического рода. Потоки реальной Силы сливаются в некую структуру, которая определяет не только наше знание о Вселенной, но и способ нашего существования в ней. Отсюда следовало, что всякое стабильное изменение способа восприятия обязательно ведет к изменению типа энергообмена субъекта с окружающей средой, а это трансформирует конституцию самого субъекта». Тем, кого заинтересуют практические вопросы изменения способов восприятия, можно порекомендовать обратиться к книгам упомянутого автора. Мне же видится важным отметить, что идея о позиции восприятии индивида является ключевой как для большинства психотехник, так и религиозного праксиса. Другими словами, игнорирование активного аспекта акта восприятия создает множественные искажения, затрудняющие любое познание.

Думаю, не сильно ошибусь, если скажу, что постановка вопроса о вовлеченности сознания субъекта в акт воспринимаемого характерна, по большей мере, для западного стиля мышления, наследниками которого являемся практически все мы. Несколько в иной системе координат движется мысль Востока. Удивительно, насколько сложной системой является буддистская философия сознания. Достаточно сказать, что в ней выделяется 121 класс сознания, в котором, в свою очередь, дифференцируются 52 фактора. Буддистская метафора сознания включает поэтичное описание процесса, согласно которому фокус не является чем-то отличным от лучей. Другими словами, наше сознание не отличается от тех сил, которые в видимой или невидимой форме создают индивида. То, на что направлено сознание, становится его содержанием, вызывая неизбежные изменения в конфигурации воспринимающего.

Опытным медитаторам известно, что если сознание бесконечности пространства становится объектом медитации, это влечет за собой и переживание бесконечности сознания. Переживания такого рода становятся возможны, как правило, после нескольких лет, а то и десятилетий практики. А потому можно с уверенностью сказать, что развитие сознания определятся, прежде всего, возможностями дифференциации его состояний. Чтобы более наглядно проиллюстрировать эту мысль, имеет смысл вернуться к представлениям буддизма, где проводится разделение на так называемое поверхностное и первоначальное состояния сознания. Первично поверхностное сознание более дифференцированно, а потому его проявления более доступны описанию. Но в то же время оно крайне затрудняет возможность дифференциации более глубоких уровней. Эти представления лежат в основе психотехнической практики буддизма.

Подводя итоги сказанному, можно выделить две принципиальные возможности, доступные нашему осознанию. Первая  связана с зависимостью акта сознания от ментальной установки, о чем было известно еще со времен Будды. Помимо обуславливания самого акта восприятия, эта зависимость позволяет производить дифференциацию актов сознания. Вторая возможность состоит в том, что, несмотря на очевидное влияние установки, в ходе практики при определенной тренировке мы обретаем навык отделять описание работы сознания от самих актов сознания. На второй возможности стоит остановиться более подробно.

Для обыденного состояния сознания работа описания и акты сознания неотделимы. Для того, чтобы отделение произошло, необходимо произвести специальное усилие. Иногда, впрочем, ИСС, возникшее в результате воздействия внешних факторов, – таких как различного рода депривации, специфические нагрузки или сильные внутренние потрясения, – самопроизвольно обнаруживает дистанцию между описанием и актом сознания. Но для того, чтобы опыт такого рода оказал существенное влияние на восприятие, требуется произвести усилие. В то же время установки обыденного сознания блокируют саму возможность произвести отделение такого рода. Такие блокировки и порождают цепочки искажений.

На протяжении  книги я еще не раз буду возвращаться к этой мысли. Возможность прорыва через довлеющую силу описаний и установок, выход к чистому опыту можно метафорически определить как шанс Кайроса. И вновь повторюсь, что, с точки зрения обыденного сознания, сама возможность такого рода непрестанно ставится под угрозу. Так образуется замкнутый круг: ригидность, присущая психике и изначально выполняющая функции сохранения гомеостаза, закрепляет себя в описании, в то время как само описание порождает жесткие установки, ставящие пределы психическому опыту. Однако осознание препятствия позволяет найти возможность его преодоления. Равно как и фиксация точки искажения предоставляет шанс достижения ясного видения.