АДАПТАЦИЯ ТЕЛА

Фрагменты книги "Искажения"

Дух и тело несут разные грузы и требуют различного внимания. Так часто мы навьючиваем Иисуса и позволяем ослу свободно бегать по пастбищу.

Руми

Лишь на самый поверхностный взгляд кажется, что в эпоху информационного перенасыщения диктат мифа не обладает той силой, какой он обладал в прежние эпохи. Казалось бы, наше время предоставляет возможность любому желающему сформулировать собственные гипотезы, опробовать их на практике и, оценив их жизнеспособность, продолжить живой поиск. Надо признать, что большинство из нас, удовольствовавшись фрагментарными представлениями о собственном теле исключительно в аспекте его самых насущных проявлений, не склонны делать и малейших шагов в этом направлении. В чем же причина такого положения дел?

Не так давно в одной из статей, посвященных консультированию, я наткнулась на следующее высказывание: «Важно не то, насколько картина мира точно и объективно отражает реальность, а то, насколько она помогает выживать и быть успешным». Далее автор развивал мысль о важности так называемого «продуктивного мифа», противостоящего «депрессивному реализму». Речь шла о консультировании, призванном сформировать позитивное мышление у клиента. Общаясь с коллегами, я порой с удивлением обнаруживала, что интенция «выживать и быть успешным» часто становится ведущим смысло-целевым компонентом, так или иначе подчиняющим себе идею разобраться в структуре господствующего мифа тела. А действительно, так ли уж важно, чтобы картина мира «адекватно» отражала реальность? Да и возможно ли такое в принципе?

Ответ на последний вопрос имеет принципиальное значение. Допущение того, что картина мира, основанная на одном или нескольких «продуктивных мифах», выполняет исключительно адаптивную функцию, влечет за собой ряд вполне определенных выводов, применимых для индивидуальной судьбы. Соглашаясь с этим, мы, как минимум, признаем, что занимаем пассивную позицию по отношению к реальности, – как природной, так и той, суть которой сводится к совершенствованию механизмов адаптации. Не правда ли, подобный взгляд напоминает бихевиоризм в его наиболее упрощенной форме?

Грань между адаптацией, приспособлением, с одной стороны, и творческим взаимодействием с миром, с другой, неумолимо стирается. И если еще лет двадцать тому назад представления о приспособлении как способе социального функционирования имели явно негативный оттенок, то нынешнее социально активное поколение склонно рассуждать о толерантной терпимости к самым различным формам адаптации. В этом смысле видится уместным парафраз известной поговорки «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось». С позиций адаптации – и прежде всего адаптации тела – вряд ли можно говорить о свободе. В то же время, признавая социальную адаптивность в качестве базисного элемента картины мира, мы автоматически признаем вторичность и случайность смыслов самих по себе, что позволяет и вовсе усомниться в их существовании. Нетрудно предположить, что с этих позиций цель буддистской медитации, предполагающей видение реальности такой, какова она есть, видится эфемерным конструктом. 

«Продуктивный миф» тела представляет собой специфический результат делания, без которого адаптация становится если не невозможной, то, по крайней мере, весьма затруднительной. Об этом хорошо знают опытные психологи и психоаналитики. Можно утверждать, что своего рода побочным эффектом в таком случае будет являться фиксация на «продуктивном мифе». Именно она и приводит к исключительно высокой ригидности восприятия. В этом смысле разрешение противоречий в вопросах адаптации и жесткой фиксации своей позиции можно сравнить с попыткой верблюда пролезть через игольное ушко.

Реальность соглашения – то есть поддерживаемые социумом конвенции, изначально направленные на биологическое выживание – без устали генерирует все новые и новые мифы, которые создают оптику, искажающую непосредственное восприятие собственного тела. Формы, в соответствии с которыми культурное тело как формирующийся социумом субстрат выполняет функцию адаптации, распознаются лишь при определенной и весьма специфической направленности внимания. Мы редко задумываемся о том, что маленькая девочка в праздничном платьице с куклой в руках уже находится в процессе формирования культурной роли невесты, матери, а трехлетний малыш в пиджачке и рубашке с крохотным галстучком репетирует роль успешного бизнесмена. Вопросы адаптации неизбежно подразумевают вхождение в резонансные отношения: культурное тело индивида находится в непосредственном резонансе с культурными телами современников. Упрощенно выражаясь, нагрузка, которой подвергается индивид в ходе адаптации, по сути, и представляет собой необходимое усилие построения культурного тела.

С некоторыми допущениями можно утверждать, что подход к телу как к феномену культуры свойственен всей европейской цивилизации. Мы можем только догадываться, насколько он повлиял на характер нашего мировоззрения в целом и, соответственно, обусловил характер восприятия. Крайне интересны в этом смысле труды М. Фуко, в которых тело рассматривается как психиатризованное и аскетическое, дисциплинарное и любовное, заключенное и наказуемое применительно к разным периодам истории. Даже самое поверхностное знакомство с работами мыслителя позволяет осознать, насколько явно собственный образ тела обусловлен социально. Ценность предложенной Фуко позиции рассмотрения состоит в том, что она позволяет при желании обозначить в сознании первичную дистанцию между глубоко укорененными в индивидуальном сознании культурными кодами и личным опытом переживания. Конечно же, поддержание и расширение такой дистанции требует немало усилий, – однако оно совершенно необходимо для обретения свободы от власти описаний, что является необходимым шагом для перехода к любой серьезной практике работы с телом.

Надо сказать, что цена усилий по разотождествлению с описанием несравненно ниже той, которую мы заплатили за превращение переживания собственного тела в представление о теле культурном. В европейской культуре об этой цене, пожалуй, впервые в полный голос заговорил психоанализ. Именно он описал механизм возникновения неврозов как результат подавления и вытеснения естественных телесных проявлений. Не подлежащим сомнению достижением психоанализа стало понимание того, что выражение сексуальности и эротизма имеет в пределах одной культуры хоть и подвижные, но все же достаточно жестко очерченные границы. Поэтому нормы сексуального поведения представляют собой продукт культурной регламентации, фиксируемый, в числе прочего, законодательно. Психоанализ в полный голос заявил о том, что культура несет, помимо гуманитарной, также и отчетливо репрессивную функцию. Психоаналитическое направление самым непосредственным образом повлияло на направление потоков внимания современного мира. В ХХ в. возник и обрел широкую популярность новый культурный миф, чья зона влияния простирается до темных областей Аида, а в качестве главных персонажей выступают вездесущие либидо и танатос. Можно предположить, что, следуя логике психоанализа, сексуальная раскрепощенность последних десятилетий должна бы была устранить значительное количество неврозов. Однако опыт наблюдения обнаруживает противоположные тенденции. Наши представления о теле, будучи адаптированными к новым конвенциям, ускользают от жестких схем описания лишь на самый поверхностный взгляд. Культура отнюдь не предполагает возможности для индивида установить контакт с собственным телом. Расплатой за это становятся болезни и порой чудовищное сужение осознания.