Язык тела

В качестве исходной точки наших рассуждений о культурном теле сформулируем следующее положение: дифференциация ощущений и состояний тела с неизбежностью предполагает означивание или, говоря обобщенно, использование доступного символизма. Что я имею в виду?

Поступающие телесные импульсы становятся актуальными лишь тогда, когда они могут быть зафиксированы в качестве знака, символа. Это и приводит к созданию своего рода языка тела. Овладение языком тела происходит в детстве параллельно (и существенно смешиваясь) с овладением речью, являющейся средством коммуникации. Отмечу весьма существенную деталь: если тело получает импульс, превосходящий порог чувствительности, то этот импульс игнорируется. В то же время импульсы, которые не могут быть означены, вытесняются за периферию сознания. А потому ощущения тела, не определенные посредством символизации, в дальнейшем никак себя не проявляют.

Психологи единодушны в том, что в детстве образ тела отсутствует, а обретается лишь по мере взросления. Однако подобно тому, как, обучаясь читать, человек забывает, как когда-то с трудом складывал буквы в слоги, мы редко помним то, как происходит дифференциация ощущений. Без специального усилия, направленного на то, чтобы пополнить словарь ощущений, трудно обойтись. К тому же мало кто способен научить этому. Сам по себе этот «словарь» возрастает крайне незначительно. Ребенок, – впрочем, как и взрослый, – описывая свои ощущения, зачастую лишь жалуется «на живот», «на сердце», «на голову». И если болезненные ощущения дифференцируются крайне слабо, то переживания здорового тела и вовсе не подлежат рефлексии. Психосоматическая патология на столь ослабленном фундаменте речи появляется с легкостью и остается сокрытой с самого детства и надолго.

Можно предположить, что символический пласт культуры – здесь я имею в виду, прежде всего культуру Запада – весьма существенно ограничивает возможность непосредственного чувствования тела. О причинах этого можно лишь строить догадки. Так или иначе, в отношениях с собственным телом мы отчасти повторяем судьбу Маугли. Подобно оказавшемуся в джунглях ребенку, лишенному коммуникации с представителями своего вида и соответственно возможности освоения языка, человек без специального усилия направления внимания редко оказывается способным к внутренней коммуникации с собственным телом. Думается, что лишь произвольная фокусировка на собственном теле, сознательное расширение зон чувствительности позволяет сделать шаги по преодолению отчужденности от самого себя.

Такого рода усилия явно выходят за пределы символизма культуры, относясь к акту произвольного делания. В связи с этим А.В. Парибок, специалист по восточным психотехникам, не раз повторял, что с точки зрения обычного сознания любая практика самонаблюдения и самоизменения является избыточной. Другими словами, символизм культуры имеет ограничения, за пределы которых его влияние не простирается. Для того чтобы более четко обозначить границы, имеет смысл подробнее остановиться на вопросе, связанном с культурным символизмом тела.

Но для начала попытаемся ответить на вопрос о том, чего мы ждем от подобных рассуждений. Надеемся обрести новый опыт? Пытаемся найти подтверждение собственных убеждений? Или закрепиться в сфере соглашений, аппелирующих к последним достижениям науки? Какие бы вопросы мы перед собой не ставили, стоит признать, что любого рода описания, не основанные на живом чувстве, порождают мифы, формирующие определенные паттерны внимания.

Подобную мысль весьма емко выразил К.Э. Тхостов: «Телесное ощущение всегда наготове, чтобы стать означающим для мифа; означающее же всегда здесь, чтобы «заслонить» конкретное телесное ощущение». Эта мысль, как мы увидим далее, имеет множество коннотаций с лакановским психоанализом, где формирование образа тела невозможно без участия языка и Другого.

Итак, будучи означенным, телесное ощущение становится элементом картины мира, умозрительным описанием, своего рода мифом. Если бросить беглый взгляд на историю медицины, покажется удивительным, насколько часто элементы научного описания переплетаются с фантастическими образами. Так, появление едва ли не любой болезни, описанной медициной, сопровождается аурой мифа. И подобно любому мифу, обладающему потенциалом самогенерирования, разрастания семантических уровней, представления о здоровье и болезни обретают поистине фантастические формы. В европейской культуре аура мифа окружает тела спортсменов и воинов, куртизанок и знатных дам. Смена социокультурных мифов порой кардинально меняет представления о прекрасном и безобразном, ограничивая возможность живого чувства всевозможными табу и запретами. Становясь элементами культурного символизма, такого рода описания формируют некое подобие архетипов, влияние которых на жизнь индивида сложно переоценить.

Лишь в тех традиция, где в той или иной мере проявлены практики работы с телом, формируются подвижные описания, своего рода карты, согласно которым прокладываются маршруты телесного внимания. Относительно обыденного сознания, не имеющего ключей к их дешифровке, такие маршруты, впрочем, чаще всего выступают как нереальные, несуществующие. Приведу небольшой пример.

В трактате «Восемь тел тайцзи-цюань» Олег Чернэ пишет: «Потоки энергии пронизывают все тело. Задача адепта – направить эти энергии на образование зародыша, устранив все препятствия на пути энергии…Обновление тела посредством алхимического процесса происходит не сразу. Сначала строятся печи, затем выплавляется эликсир. Эликсир изменяет физиологию тела, трансформирует энергию в более тонкую субстанцию. Обновление человеческого тела – не нереальный процесс. Как природа обновляется каждый год, так же может обновляться и человеческое тело. Человеку дана возможность управления процессом энергетического и духовного построения». Я привела эту весьма обширную цитату по большей мере для того, чтобы продемонстрировать специфику языка описания, становящегося доступным лишь посредством знакомства с «алфавитом» традиции. В то же время упоминания о «печах» и «эликсире» способны вызвать у большинства незнакомых с традицией читателей лишь недоумение и скептическую улыбку.

Из мысли о том, что представления о теле обусловлены культурой, можно сделать принципиально различные выводы. С одной стороны, такое понимание открывает возможность выхода из обусловленности представлений в надежде обрести опыт переживания. С другой – что, к сожалению, встречается гораздо чаще – осознание культурной обусловленности представлений о теле предлагает смириться с властью описания, время от времени предпринимая попытки расширения объема информации в надежде найти удобные для себя объяснения. Однако вне зависимости от того, какая позиция будет избрана, каждый из нас продолжает находиться в контакте с собственным телом – Тайной, обладающей неисчерпаемой возможностью открытия потенциала действительно Человеческого.

Профессиональный взгляд на вопросы тела, присущий прежде всего врачам, косметологам, психологам некоторых направлений и иногда спортсменам способствует формированию достаточно четкой и ригидной позиции, ограниченной сферой профессиональных представлений. Так, внимание, привыкшее послушно отталкиваться от исходной установки, в дальнейшем собирает информацию именно таким образом, чтобы подтвердить возникшую однажды картину. Отметим в скобках, что ригидность восприятия тела у представителей этих профессий может существенно препятствовать здоровью самого специалиста и сокращать сроки его жизни.

Изменения представлений о собственном теле, вызванные интересом, граничащим с любопытством, как правило, меняют конфигурацию картины мира лишь в незначительной мере. Гораздо более существенное влияние на нее оказывают болезни, смещающие акценты внимания и порой приводящие к изменениям мировоззренческих установок. Человек – смысловое существо. Он объясняет себе собственные недуги и нередко переносит их и на окружающих, берет на себя смелость с легкостью ставить диагнозы как себе, так и другим. Это в определенной мере описывается явлением, некогда названное А.Р. Лурией внутренней картиной болезни. Можно сказать, что внутренняя картина болезни представляет собой сложный конгломерат акцентуаций характера, мировоззренческих установок и воспринятых взглядов на происходящее с биологическим организмом.

Мысль о единстве восприятия тела и мира весьма емко выразил немецкий философ Э. Кассирер: «Получив ясное представление о собственном теле, осознав его как замкнутый и внутренне упорядоченный организм, человек пользуется им как своего рода моделью, строя по его подобию весь мир. Тело служит человеку первичной сеткой координат, к ней он в дальнейшем постоянно возвращается и на нее постоянно ссылается, — и из нее же он также заимствует обозначения, необходимые для описания его пространственной экспансии». Ему вторит французский философ Мерло-Понти: «Если мир распадается на части, то это происходит потому, что чье-то тело перестает быть познающим телом и перестает связывать все объекты в единстве собственного горизонта видения». Не здесь ли таится причина отчуждения от собственного тела психически нездорового человека? Надо отметить, что метафора, позволяющая представить тело как первичную систему координат, – а, соответственно, тем, что имеет точку отсчета, – отнюдь не противоречит современным психологическим концепциям. Таким образом, можно утверждать, что место, которое мы отведем телу в нашей собственной системе представлений о мире, будет во многом обуславливать восприятие мира в целом.

Сложно не согласиться с тем, что телесная организация во многом формирует восприятие мира. Процесс этого влияния довольно плохо поддается осознанию, реализуясь автоматически, самопроизвольно. Уже давно стали объектами досужих разговоров представления о том, как состояние здоровья и специфика болезней влияет на формирование идей знаменитых людей.

Так, едва ли не хрестоматийной стала история Альфреда Адлера. Адлер, автор так называемой индивидуальной теории личности, был очень болезненным ребенком, и несколько лет находился на пороге смерти. Собственная физическая слабость столь ощутимо повлияла на его мировоззрение, что в качестве одного из основных движущих факторов развития Адлер выделил компенсацию комплекса неполноценности, вызванного физической слабостью. Подобных примеров в истории человеческой мысли достаточно много. Достаточно вспомнить древнегреческого оратора Демосфена, страдавшего, по свидетельствам современников, дефектами речи, и именно благодаря преодолению этого недостатка ставшего знаменитым. А рассуждения о влиянии здоровья Ф.М. Достоевского на его творчество давно стали общим местом для литературоведов. Перечень примеров, которые можно привести в этой связи, мог бы быть весьма значительным. Порой возникает впечатление, что тело, как предзаданная система координат, заставляет индивида действовать благодаря или вопреки, – что, в свою очередь, обусловливает опыт восприятия, а соответственно, определяет маршрут судьбы. Не в этом ли русле рассуждали мистики многих течений, видящие в бренной телесности преграду на пути к вожделенной свободе? В то же время во все времена находились люди, полагающие, что тело – это единственная данность, являющаяся источником всех страданий и наслаждений, а потому забота о нем и составляет основное содержание жизни. 

Как бы то ни было, представления о культурном теле оказывают на современников влияние поистине колоссальных масштабов. Можно утверждать, что делание тела становится возможным благодаря существованию эталона культурного тела, с которым индивид, так или иначе, соотносит себя непрестанно. В книге «Пороги сновидения» А.П. Ксендзюк отмечает: «Мы наблюдаем “тайную власть” делания физического тела. Не только самочувствие, но и внешность мы регулярно корректируем и согласовываем с некоей идеальной конструкцией, которую активно воображаем. Так, рост, фигура, черты лица и цвет волос благодаря “описанию мира” перестают быть только антропометрическими данными – они определяют качество самоосознания. Телесная “красота” и телесное “уродство”, будучи фикциями, полностью обусловленными социальным договором, нередко определяют характер внутреннего мира и, в конечном счете, судьбу конкретного человека». Сознание и тело находятся в неделимом единстве и постоянном взаимовлиянии. Поэтому, признавая тесную связь тела с состояниями сознания, мы волей или неволей встаем перед проблемой ответственности за всевозможные проявления так называемого биофизического субстрата, что требует самого пристального внимания.