Фрагмент из книги "Искажения. Прикладная психология или техники адаптации"

Полагаю, что мой интерес и острое переживание авторства в целом и авторской ответственности в частности проистекает из ранних занятий философией, где фигуре автора традиционно отводилось существенное место. Христианская экзегеза определяла ценность текста, исходя из святости автора. Подобная оценка текстов свойственна и восточной традиции, в недрах которой на протяжении многих веков тексты передавались изустно.

На излете XX века Мишель Фуко написал о том, что тексты, которые мы могли бы назвать научными, «принимались и несли ценности истины, только если они были маркированы именем автора». Пожалуй, до сих пор для науки имя автора во многом определяет ценность теории. Фуко утверждал, что «литературная анонимность для нас невыносима, если мы и допускаем ее, то только в виде загадки». И с этим сложно не согласиться.

Ответственность автора за собственное произведение, будучи принята по умолчанию, на протяжении многих веков не оспаривалась культурой. И только в последние десятилетия такое положение дел претерпело очевидное изменение. Так, ответственность за воспринятое и его интерпретацию все больше ложится на читателя, зрителя или слушателя.

 В определенный период жизни меня преследовало острое (и, как я теперь думаю, гипертрофированное) ощущение ответственности за написанное, доставлявшее немало неудобств в повседневной жизни. В один из таких периодов я работала редактором городского культурно-развлекательного интернет-портала. Помню, как при вступлении в новую должность мне довелось испытать сильное потрясение, возникшее в ходе кажущегося теперь совсем будничным эпизода. Коллега, передававшая дела, с легкостью показала, как вставить только что написанную рецензию в новостной блок. Меня крайне взволновал тот факт, что текст, по моим представлениям, нуждающийся в редактировании и, возможно, переработке, тут же станет доступным для прочтения аудитории портала, насчитывающей несколько десятков тысяч ежедневных посетителей. На мои слабые попытки возражений коллега отреагировала снисходительной улыбкой: «Завтра твоя рецензия потеряет актуальность, будет никому не нужна». Тогда для меня, человека, до тех пор не соприкасавшегося со сферой профессиональной журналистики, дистанция между авторским текстом и журналистским опусом была не вполне очевидна. Лишь спустя несколько недель работы у меня сформировалось понимание специфики медиатекстов, что позволило более четче обозначить разницу между ответственностью автора и обозревателя. Несколько позже появилось и новое понимание ремесел рерайтера и копирайтера. Погрузившись в стихию профессии, я с любопытством наблюдала, как в Мировой паутине копирайтинг и рерайтинг непрестанно генерируют контент, без устали переписывая и компилируя информацию.

Примечательно, как М. Фуко описал фигуру так называемого «нового архивариуса». По мысли философа, областью его работы является археология знания. Новый архивариус занимается только высказываниями о реальности, вовсе не беспокоясь о том, как эти высказывания соотносятся с действительностью. Он не пытается обращаться к тому, что и как происходило в мире, но имеет дело с тем, как эти события описывают свидетели. Когда я знакомлюсь с текстами кандидатских или докторских диссертаций, кажется, что место автора в нашей культуре все прочнее занимает подобный архивариус. Описания описаний множатся, прорастают гиперссылками и цитатами. А заряд смысла и энергии авторского переживания очевидным образом истощается.

Не так давно в просторах Мировой Паутины появилась фраза: «Авторы не несут ответственности за неверно воспринятую информацию». Но несем ли мы вообще ответственность за то, автором чего являемся? И где проходит грань между авторством и компиляцией, рерайтингом и копирайтингом? По всей видимости, появление «новых архивариусов» представляет емкую метафору тех процессов, которые происходят в области осознавания ответственности за собственную жизнь.

Очевидно, что искусство, хранящее пережитый автором интенсивный опыт переживаний, обладает свойством перенастраивать восприятие таким образом, чтобы его диапазон существенно расширялся. В метафоре нагуализма взаимодействие такого рода может означать возможность незначительного сдвига точки сборки (что с некоторыми натяжками можно определить как изменение качеств восприятия). И настоящий автор – не комментатор и не компилятор – выступает в этом случае в качестве Мага или вершителя. О подобного рода опыте весьма емко высказалась М. Михайлова в монографии, посвященной эстетике художественного текста: «Словесная структура, хранящая пережитый автором опыт интенсивности и полноты бытия (который в этом мире существует не только как блаженство, но и как страдание) может перенастраивать наше восприятие таким образом, чтобы и в нас раскрывалась способность быть».

Пожалуй, не ошибусь, если скажу, что до наступления медиаэпохи область авторства была очерчена достаточно четко. Автор был именно создателем текста. Исключение, пожалуй, составлял обширный массив житийной литературы, не предполагавший авторство как таковое. Вместе с тем существовали профессии скриптора или списчика, канувшие в лету после изобретения книгопечатания. Они подразумевали копирование чужих текстов. Вместе с тем на протяжении веков комментаторы вписывали тексты в определенные контексты, как можно было бы сказать сейчас, дискурс, а компиляторы дополняли их собственным содержанием. В медиакультуре эти функции полностью смешались. Среди наших современников автором может считать себя любой обладатель странички в социальных сетях даже в том случае, если размещаемые им тексты являются целиком скопированными.

Приход цифровой эпохи произвел необычайную путаницу: в виртуальных сетях авторские тексты все чаще размываются комментариями и сквозными цитированиями. Фрагменты книг копируются и разбиваются на цитаты. И если авторский текст когда-то и представлял собой то, что Ясперс называл «шифрами трансцендентности», то, попадая в сетевое пространство, многие из этих шифров теряют всякую возможность быть раскодированными.

До наступления эпохи книгопечатания профессия комментатора или толмача явно превосходила ремесло скриптора и компилятора. Так, далеко не каждому пользующемуся уважением ученому мужу дозволялось комментировать считающиеся классическими тексты. Комментаторы и критики были образованнейшими людьми своего времени, в самых тонких нюансах разбирающиеся в своей работе.

В последнее время мне не раз доводилось слышать о том, что профессиональная критика едва ли не во всех областях искусства стремительно теряет свои позиции. Критерием успешности текста все чаще становится мнение аудитории, что лишь на первый взгляд предстает в качестве естественного самоорганизующегося процесса честной конкуренции. Конкуренция здесь действительно бы присутствовала, если бы мнение большинства не отражало нынешнего состояния конвенциональной реальности с сопутствующими ей консервативными факторами. Ценность текста все чаще определяется так называемым объемом ссылочной массы, другими словами, количеством внешних ссылок, упоминаний и комментариев. Большому числу действительно талантливых произведений просто не удается обрести своего читателя, зрителя или слушателя в силу того, что они не попадают в область медиавнимания. Их место занимают мастера- компиляторы, овладевшие передовыми инструментами повышения рейтинга. Авторитетность как показатель компетентности и уникальности все чаще перемещается в количественную область. Что и говорить – в таких условиях Автору приходится непросто.

Но как описанное положение дел относится к ответственности? Думается, что многие алгоритмы, которые мы демонстрируем в разных сферах собственной жизни, имеют принципиальное сходство. Человек, привыкший ускользать от ответственности, с большой долей вероятности будет проявлять эти качества во всех сферах жизни. Усилие выбора, в частности, усилие выбора смысла представляет собой весьма значимый поступок. Именно он предполагает Авторство в самом широком смысле, проистекающее из той позиции свободы, где она не является произволом, но исходит из умения синхронизировать себя с текущей весьма конкретной действительностью. Возможно имея в виду нечто подобное, Берт Хеллингер писал: «Только соглашаясь с судьбой, такой, какая она есть, мы иногда получаем силу, необходимую для ее изменения». Энергия противостояния (кстати сказать, довольно часто прячущаяся под маской псевдо-творчества) основательно блокирует возможности каких бы то ни было процессов изменений, исчерпывая энергию, необходимую для дальнейшего развития.

У Творца и Автора непременно есть Замысел. В отличие от замысла архивариуса Замысел Творца не имеет в качестве источника чужие описания. Равно как и человек, взявший на себя ответственность за то, чтобы стать Автором жизни, не имеет ничего общего с теми, кто, комбинируя смыслы, подобно колоде карт, перетасовывает фрагменты чужих описаний. Замысел Автора непременно соотносится с реальностью вне описания или создает ее новые фрагменты. В меру собственных сил и возможностей осознания. А потому едва ли не самым существенным искажением нашего времени мне видится то, что авторство собственной жизни, о котором так любят рассуждать велеречивые коучи и зовущие к новым вершинам социальных достижений психологи, нередко предстает чем-то вроде смысловой комбинаторики, лишенной малейшего отблеска переживания компиляцией, причудливым пазлом, составленным из случайных фрагментов.