Со временем имена изобретателей и основателей тех или иных теорий становятся нарицательными. Случается, что их образы наполняются архетипическим содержанием. Непоколебимый Джордана Бруно, светлый гений Леонардо, окутанный облаком тайны маг и мыслитель Алистер Кроули… Архетипические смыслы стремительно уплотняются вокруг фигуры Зигмунда Фрейда. Между полюсами непоколебимой веры в каждое слово отца психоанализа, тщательное сопоставление всех написанных им фрагментов и ярым отрицанием теории разворачиваются иные смыслы. Астрологи составляют гороскопы, стремясь найти в них специфику структуры личности Фрейда, представители разных школ – отвести психоанализу место в своей парадигме. И в этом поле остаются незамеченными весьма интересные фигуры.

Случилось, что мое внимание привлек «Клинический дневник» Шандора Ференци – одного из виднейших психоаналитиков венской школы. Американский психоаналитик Андре Хейнел как-то с горечью сказал, что «иногда возникает такое представление, как если бы Ференци не написал того, что он написал, а в некоторых местах он просто не существовал». Причина тому очевидна - расхождение с Фрейдом. И если о болезненном для Юнга разрыве с Фрейдом мы знаем немало, то фигура Ференци продолжает оставаться в тени.

«Клинический дневник» - возможно, одна из самых пронзительно откровенных книг из тех, которые встречаются в профессиональной литературе. С этим связано и то, что он был издан спустя много лет после смерти автора. Ференци уже знал о своей смертельной болезни, и кажется именно предстояние перед лицом смерти позволяло ему снимать последние защиты. Впрочем, я не ставлю своей целью писать рецензию на книгу. Хочу остановиться лишь на нескольких идеях, которые, как видится, даже не будучи вполне проявлены, оказывают на нас влияние.

Одна из них связана с двумя разновидностями анализа: «классическом» (отцовским) и более глубинным (материнским). По мысли Ференци, «материнский» анализ характеризуется акцентом на довербальном взаимодействие, вчувствовании. Аналитики-современники посылали Ференци самых безнадежных пациентов. Удивительная способность отказа от жестких схем толкала его к выходу из тупиков переноса и контрпереноса. И выход был найден: Ференци создал технику взаимного анализа. Справедливости ради стоит сказать, что позже он признал взаимный анализ лишь в качестве крайнего средства. Однако способ, в соответствии с которым позволялось раскрывать то, что в результате фиксации подверглось расщеплению и инкапсулированию, был действительно интересен. И приносил удивительные результаты. Обнаружение общей травматической зоны аналитика и пациента и дальнейшее в нее погружение оказывало на пациента исцеляющее воздействие.

Почему я начала свою заметку с упоминания об архетипических фигурах? Меня смущает звучащее сейчас все чаще постулирование идеи о расщепленности, скорее даже не постулирование, а придание ей статуса всеобщности. Насколько мы сами готовы вовлечься в ее исследование? Не порождается ли посредством принятия по умолчанию некая глобальная мыслеформа постмодерна о разъятом дефрагменированном человеке? Кажется, именно этим вопросом и задавался Ференци, упоминая о том, что сам Фрейд так никому и не позволил себя анализировать. Большинство вопросов о рабочих подходах так или иначе упираются в вопросы этики. Почти неизбежно. И надо сказать, что в «Клиническом дневнике» немало весьма нелестных отзывов об этике Фрейда – еще одна причина расхождения аналитиков.

Размывание этических границ в целом ставит нас перед необходимостью четче определять их самостоятельно. А как иначе: разве это не является условием столь желанной нами свободы? В последние годы жизни Ференци стали считать едва ли не сумасшедшим, и даже запретили к печати его статью в аналитическом журнале. Архетипическая ситуация: не правда ли? Впрочем, времена меняются, а потому исчезновение внешней цензуры взывает к ужесточению цензуры внутренней. Или ну ее вообще – цензуру, архаизм 20 века?