Какие же это струны…Обычные дождевые капли. Дождь, кстати, не прекращается уже третьи сутки – то усиливаясь, словно споря с дерзкими и непредсказуемыми порывами ветра, то затихая – и тогда воздух наполняется влажной ватой, вдыхая которую, кажется, промокаешь изнутри.
И все же это струны. А потому есть мелодия и исполнитель. И возможность звучать…
Струны дождя играют с землей, становящейся все более податливой и мягкой, вибрируют прикосновениями к листьям кленов и яблонь. Струны звучат…
Прикосновение невидимых пальцев. Вздрагивая, на долю мгновения замираю, вслушиваясь, как глубоко внутри рождается Звук. Звук крепнет, наливается силой и медленно, подобно распускающемуся бутону, предъявляющему миру Себя, обретает индивидуальность. И вот уже все объято музыкой…
Струны дождя то вздрагивают под напором неистового музыканта, то отзываются глухим флажолетом.
И ведь город – струна, сонастраивающая тех, кто оказался в нем здесь и сейчас. Только здесь и сейчас и имеет значение. Самые древние в истории человечества города майянских и египетских цивилизаций были городами мертвых, своего рода форпостами ритуала. Смысл города-акрополя воплощал намерение. А потому менее всего они были приспособлены для совместного ведения хозяйства. В городе смысл застывает в архитектуре, форме, воплощающей идею. Невидимая акупунктура города задает архитектонику множества судеб. Одна из них – моя. Города оживают, лишь прорастая смыслами и кодами.
В Петербурге дождь… Кто-то сказал, что это город, построенный сильным человеком для сильных людей. В городах, подобных нашему, стирается невидимая грань между живым и мертвым. И чтобы ощутить иллюзорность разрыва, достаточно сесть в старый трамвай, доехав в нем до кольца.
Лишь в виртуальных сетях нет кольцевых остановок. В завихрениях трамвайных колец пространство и время сплющивают друг друга, а навигатор – оплот предсказуемости – откладывается за ненадобностью. Вспоминается, что как-то прочитала у Фридриха Киттлера: «Каждый современный поток энергии требует параллельной сети управления и описания». Ага, мир без описания оборачивается призраком.
В Петербурге есть моменты безмолвия, время, когда город, смертельно уставший от болтовни своих обитателей, бесконечного речитатива потребления, внезапно затихает, на миг обнажая не высказываемую суть. А ведь молчание – не немота, но язык, которому еще толком не успели научиться.
А в Петербурге дождь… Плотные струи обрушиваются на дома и тротуары. Отчего-то думается, что следовать собственному намерению еще сложнее, чем пробиваться под стеной дождя. А порой это занятие и вовсе напоминает подводную рыбалку: лед толст, и никакой гарантии, что рыба польстится на приманку.